А Мартинушка весьма крепко меня любил и во всем берег, а я был молчалив и несмел, и куды мы с ним ни пойдем, и где дадут нам какой блинок, то он меня все кормил, подкладал и говорил: «Ну ешь, да пожалуйста, ешь. Ведь тебе много труда будет!» — а я молча кушал. И мы с ним странствовали много и ходили по божьим людям.
В одно время были мы с ним на беседе
[1135], и одна девица пророчица по ненависти стала в дверях с камнем — хотела убить меня. И как скоро подняла руку с камнем, чтобы при выходе меня ударить, то и сотворилось чудо, что рука у ней онемела. И я прошел и, вышедши на двор, лег у лошадей в яслях
[1136] и лежал в оных трое суток, не пимши и не емши, а только крепко плакал и просил Отца моего Небесного: «О, о, Отец мой Небесный! Заступи за меня, сироту, и подержи меня под своим покровом и не взыщи от сей рабыни греха сего». И Отец мой Небесный принял от меня слезную прос‹ь›бу и вступился за меня, оная же девица видела в видении, будто ее ангелы наказывают жезлами и избили все ея тело и велели ей просить у меня прощения и тако сказали: «Если он тебя не простит, то всегда будет тебе такое мучение на сем свете, а в будущем — еще более того». И вдруг она меня нашла и стала просить прощения и говорила: «Прости ты меня, великий угодник божий, что я дерзнула на тебя поднять камень. И я не сама собою сие сотворила, а меня научили люди, и не стоит их людьми назвать: они не люди, а предатели-июды. И еще я тебе, свету истинному, открываюсь, что видела я в сновидении, что меня ангелы жезлами наказывали и все кости у меня изломали, отчего и наяву вся болю, и они же велели мне просить у тебя прощения и тако рекли: если тобою прощена не буду, то всегда такое мучение принимать стану до конца моей жизни, а по кончине моей еще злее етого обещали мне муку». И тут я ее простил — от уз болезни ея разрешил.
А еще брат ея хотел меня застрелить из ружья, когда я ходил на праздники из села в Тулу. Каждый праздник, когда я приду на беседу, оный брат выходил в лес с ружьем, ‹но ружье› по промыслу божьему не выстреливало ни одного разу.
И тут после оного восстали на меня все божьи люди, возненавидели мою чистоту и жаловались своему учителю — главному пророку Филимону, который ходил у них в слове
[1137] бойко. И он про чистоту мою в духе пел, а сам он ее ненавидел и, призвавши меня к себе, говорил: «Ты, дружок, на тебя все жалуются, что ты людей от меня отвращаешь». А я ему ничего на ето не отвечал и все перемолчал. А он мне и сказал: «Вишь, какой ты добрый, даром что молчишь! Но смотри же и берегись!»
И мне в то время пристать было негде, потому что все меня погнали. И тогда я пошел в сторону лесом и зашел к божьему человеку Аверьяну
[1138] и, пришедши к нему, говорил: «Любезный Аверьянушка, не оставь ты меня, победную сироту, и призри во свой явной
[1139] дом. Да утаи же ты меня от семейства и от посестрии своей
[1140], и чтобы никто не знал. И дай ты мне местечко в своей житнице, за что тебя сам Бог не оставит». И он, пустивши меня в житницу, ходил ко мне один, от своих таясь. Тут я ему объявил об чистоте
[1141], но он мне сказал: «Боюсь, чтобы не умереть». А я ему говорил: «Не боись — не умрешь, а еще паче и воскресишь душу свою, и будет тебе легко и радостно, и станешь, как на крыльях, летать. Дух божи‹й› к тебе приселится, и душа в тебе обновится. Поди-ко ко своему учителю, пророку Филимону, и он тебе то же пропоет, и что в твоем дому сам Бог тайно живет, и об оном никто не знает, кроме тебя», — который пророк и пропел в тонкость, что я говорил. И тут он мне поверил — пришел и поклонился, принял мою чистоту и по приказанию моему объявил посестрие своей, что я у них живу и сказал ей, как учитель их обо мне пропел в слове, что сам Господь живет у нас в доме тайно, и я его принял.
А еще в одно время был я в корабле у матушки своей Акулины Ивановны, у которой было божьих людей тысячныя полки. И у ней была первая и главная пророчица Анна Романовна: она узнавала, в которую пору в море и реках бывает рыбы лов и в который год в полях будет урожай хлебу, почему она и по явности прославилась
[1142]. И узнавши об оной, многие из миру к ней приходили и спрашивали: земледельцы — что сеять ли нынешний год хлеб, а тако же рыбаки — о рыбе, что будет ли нонешнее время рыбы лов и ездить ли ловить, или нет. И если она кому велит сеять хлеб или ловить рыбу, то много в тот год уродится хлеба и рыбы поймают. А в которой год не прикажет, то никому ничего не будет: ни земледельцам хлеба, ни рыбакам рыбы. И как я вступил в собор
[1143], и она тогда ходила в слове, и людей было в соборе человек восемьдесят, и вдруг вся встрепенулась, обратилась ко мне и говорила: «Сам Бог пришел, теперь твой конь смирен и бел». И взявши крест, ходила по порядку по всем в соборе людям и давала крест каждому в руки и дошла до меня до последнего, потому что я всегда сидел у самаго порога, а вчастую и за порогом и был нем Бога ради и никогда не отверзал уст своих. И отдавши она мне крест, говорила пророкам: «Ступайте на округу
[1144] и угадайте, у кого Бог живет». Тогда пророки пошли — искали по себе и по другим богатым и у первых людей, но ни у кого не нашли, а на меня и не подумали. Тогда Анна Романовна сказала им: «Для чего ж вы меня, Бога, не нашли, где я пребываю!» И подошедши ко мне, взяла у меня крест и сказала всем: «Зрите, возлюбленные, вот где Бог живет!» И тут всем оное сделалось противно и злобно. А потом велела она выдвинуть на середину собора сундук и села на оный крепко, а меня возле себя посадила: «Ты один откупишь иностранных земель товары, и будут у тебя оные спрашивать, но ты никому не давай и не показывай и сиди крепко на своем сундуке. А тебя хотят здесь теперь же все предать, и ты хотя будешь сослан далеко, и наложать на тебя оковы на руки и на ноги, но, по претерпени‹и› тобою великих нужд, возвратиш‹ь›ся паки в Россею и потребуешь всех пророков к себе налицо и станешь судить их своим судом, и тогда тебе все цари, короли и арх‹и›ереи поклонятся и отдадут великую честь и по‹й›дут к т‹е›бе народы всякого звания полками».
