Не факт, конечно, что всё оно так и было. Нельзя ставить на этой квартире крест как на вероятном месте жительства Захара Фирсова. Не исключено, что он обитает в какой-нибудь хибарке у моря, а жильё, как все в этом перемешанном городе, на лето сдает. И Марат нарвался на самого злокозненного постояльца. Во всяком случае, отныне эта квартира сделалась и мишенью, и вероятной засадой. Наблюдать за ней придется издалека, вдвойне осторожно и втройне изобретательно. Он сам виноват в том, что жадно форсировал события. Хотя он заранее готовился к долгой и изнурительной борьбе, на месте повел себя так, словно рассчитывал добиться цели быстрой и малой кровью, за что и немедленно поплатился. Сейчас, если его не сцапают, как крысу, в этом подвале, главное — не пороть горячку. Пошли всего лишь вторые сутки с тех пор, как он добрался до первого моря, и шестого августа — еще не вечер лета, особенно здесь. Скверно, конечно, что сбор улик он завершил тем, что в панике бросил открытки с видами города, некогда посланные на адрес Учреждения и, по прихоти почтальона, попавшие в руки нянечки. Теперь в Учреждение будет сделан запрос — и у здешней милиции появится портрет бежавшего Марата Родина плюс подробная характеристика со всеми ее лестными эпитетами вроде «особо дерзок», «циничен», «не разборчив в средствах достижения цели» и т. д.
Из подвала, с другой стороны дома, Марат выкарабкался, когда уже вечерело. Предварительно в течение получаса он не высовывал носа из проема, наблюдал и слушал обстановку снаружи. Чужая рубаха в нескольких местах оказалась разорвана о шершавые бетонные края входного и выходного отверстий. Что ж, реальность проверяла на прочность и наставления и одежду старого сидельца Петрика. Не отвергни он предложение Марата вместе идти на дело — возможно, рубашка его была бы целее и сохранила первоначальный цвет.
Глава 13
Изнаночный шов
Старший узник Петрик мотивировал свой отказ тем, что не вправе лишним риском из-за чужого иска ставить под угрозу срыва свой личный план возмездия. Ведь чем Марат мог отплатить ему за помощь в своем деле? Только помощью в подобном предприятии Петрика, но тот, по его словам, не мог воспользоваться чужим пособничеством из принципа, а также по некоторым причинам деликатного свойства. В отличие от Марата, окольными путями выцыганившего у Учреждения имя и даже координаты, Петрик сведениями о личности своего истца не располагал. Его истица взяла на себя все моральные и материальные затраты по выдвижению ложного обвинения, не оставив в компетентных органах даже фамилию соучастника, подтолкнувшего ее на этот шаг. Да и знала ли она ее? Таким образом, Петрику противостоял враг в единственном лице. Худосочная актриска из труппы районного драмтеатра, похоронившая себя в амплуа инженю, а зачастую и травести, и до пенсии обреченная играть третьи роли, а также несовершеннолетних обоих полов. Конечно, если охотиться на такую истицу командой, она возомнит о себе невесть что.
Напротив, изюминка плана Петрика заключалась в том, чтобы охотник до самого последнего момента остался неузнанным, пользуясь тем, как он за много лет — с тех пор как истица соизволила взглянуть на него в последний раз — изменился. И теперь, после освобождения, появившись вдруг этаким незнакомым франтом в ее гримерной после спектакля, Петрик намеревался растопить, как воск, ее бдительность, представившись восторженным поклонником, закружить голову, обворожить и войти в предельно близкие и длительные отношения, насколько позволят черствость ее характера, внешние обстоятельства и тот затаенный, инстинктивный трепет перед истцами, который невольно испытывают все заключенные Учреждения, не исключая самого Петрика. И в момент самого нежного и доверительного воркования, на пике искренности, быть может, застегивая однажды утром рукава рубашки, Петрик намеревался ткнуть ей в лицо удостоверение личности, которое она сама ему давным-давно выдала, прислав в порыве какого-то экзальтированного чувства и неведомо по какому праву (а то, что поводом был выбран день рождения Петрика, и вовсе звучало издевкой) белую сорочку — якобы на торжественный момент выхода узника на свободу. В манжеты рубашки были вдеты серебряные запонки в виде театральных масок. У каждой одна половина лица смеялась, а другая грустила. Но для Петрика ценно было не то, что они глубокомысленно символизировали, а их необычность. Если нейлоновая рубашка была безликим ширпотребом, то запонки истица и через десять лет не могла не вспомнить. Как истец Марата непременно узнал бы купленный в сингапурском порту перочинный нож, на котором моряк, прежде чем послать его в Учреждение, выгравировал дарственную надпись.
Разумеется, Петрик не был бы старым сидельцем и старшим узником, используй он запонки, этот превращенный в оружие дар врага, только для того, чтобы причинить хоть и ощутимую, но бессильную в своей запоздалости боль. Нет, на этом бы он не остановился, а раскрыв свое инкогнито, ошеломив истицу и не давая ей опомниться, стал бы всяческими способами выпытывать имя и координаты истца. И попробуй она уклониться от ответа — он осыпал бы ее градом самых каверзных вопросов, точных наблюдений и неотразимых угроз. Не запонки ли истца она ему подарила? Покупая рубашку на вырост, выбрала 50-й размер — не оттого ли, что его носит истец? И если она тем не менее продолжит слезно клясться, что самостоятельно выдвинула против Петрика обвинение, что истец о нём и не подозревает, ну, тогда оставалась еще крайняя мера: Петрик хотел пригрозить, что распространит среди труппы театра информацию о том, что истица допустила интимную близость с ответчиком. Такое покрыло бы ее несмываемым позором, по сравнению с которым Жекин конфуз на пляже — не более чем морщинка на отутюженном платье. В то, что Петрик решится исполнить такую угрозу, Марат в глубине души не верил, хотя и не высказывал свои сомнения вслух. В целом же план представлялся ему хорошим, разве что чересчур изощренным и несколько театральным. Но это и сам Петрик чувствовал, и оно было неизбежно, поскольку в стенах закрытого Учреждения узники за неимением собственных биографий выковывают свои идеи из фактов жизни истцов, а эта женщина всё-таки служила в театре. Подобно этому, и планы Марата не могли быть ничем иным, кроме как причудливым сплавом морской теории и практики азартных игр.
Гораздо большее опасение Марата — он, впрочем, и об этом не говорил вслух — вызывала самонадеянность Петрика. Особенно флирт с истицей. Тут в применении к себе и данному случаю он вдруг терял зоркость и осторожность, столь свойственные ему в наставлениях, которые давал Марату. Например, он уверял, что ответчики опознают истцов без всяких документов, фотографий и представлений — чисто по интуиции и десять лет спустя после последней очной встречи. Но тогда, если развернуть это правило острием в противоположную сторону, что мешало этой инженюшке из захудалого театра тоже по наитию с первых шагов Петрика в ее гримуборную почувствовать, кто есть кто, театрально заломить руки и воплями созвать всю труппу, после чего Петрик окажется связан по рукам и ногам и весь его хитроумный план полетит вверх тормашками. Нет, прежде следовало пару-тройку раз якобы случайно разминуться с ней на улицах ее городка и понаблюдать за реакцией. Вот когда Петрику пригодился бы товарищ, незаметно наблюдающий эту сцену со стороны: гладко пройдут эти случайные встречи или та женщина в ответ на укол наития обернется и с подозрением уставится Петрику в спину? Еще более безрассудно отказ Петрика от товарищеской помощи выглядел в деле исследования театрального закулисья — ведь всякая актриса окутана паутиной интриг и сложных отношений в труппе, внутри которой под маской трагика или весельчака вполне мог скрываться и таинственный истец Петрика. А непредвиденные затруднения! Вот Марат, паче чаяний вынужденный действовать не в театре, а всего лишь в кинотеатре, где вместо живых людей на сцене и в закулисье — элементарный плоский экран, и то готов разорваться на части, хотя его интересует всего лишь пара-тройка заранее известных лиц и мест в кинозале. Но Петрик, ссылаясь на свой авторитет, принял решение действовать поодиночке, и теперь, если они с Маратом оба потерпят поражение, вместо того чтобы вдвоем одержать две победы, в этом будет изрядная доля вины старшего узника, и с него спросится.
