— Он просил, чтобы вы позвонили ему, — сказал дежурный по-английски.
— О’кей. Я подойду попозже, — произнесла Мона, глядя на Антона.
Тот пожал плечами и потащил Лукаса к бару возле бассейна, где Лукас вознамерился выпить колы, а Антон — пива. Мона поднялась на лифте, зашла в номер и позвонила по номеру, указанному на листке. Уже после второго гудка Бергхаммер снял трубку. У него был голос еще не совсем здорового человека, но, по-видимому, он чувствовал себя уже значительно лучше.
— Судя по голосу у тебя все хорошо, — сказала Мона.
Она улеглась на кровать, прижав трубку к уху. Свежее постельное белье приятно пахло, в комнате, оснащенной кондиционером, было приятно — не слишком тепло, не слишком холодно. Комфорт имел множество положительных сторон.
— Да ничего, — голос Бергхаммера звучал прямо в ее ухе. — Меня посадили на диету.
— Бедный ты, бедный!
— Послушай, Мона, я хочу услышать это от тебя.
— Что? — спросила Мона, хотя прекрасно понимала, о чем речь.
— Янош Кляйбер. Я хочу услышать это от тебя. Остальные стараются меня щадить, ты — единственная…
— Да ладно тебе. Что ты хочешь знать?
— Прокуратура упрямится, они мне ничего не говорят, а потом я узнаю всю эту лажу из газет!
— Ну и прекрасно, — сказала Мона.
— Что мы сделали не так? Я не понимаю.
— Я знала, что так и будет, — ответила Мона.
— Что? Что знала?
— Когда мы арестовали Кляйбера в аэропорту, то нигде не нашли его фальшивого паспорта, по которому он зарегистрировался на рейс. Скорее всего, он подсунул его в багаж какой-нибудь иностранке. Нет, даже раньше.
— Что раньше?
— Я даже раньше знала, что он уничтожит все следы, как настоящий профессионал.
Мы ведь до того побывали в его квартире.
— А следственная бригада?
— Ничего, Мартин. Tabula rasa
[39].
— Что, квартира была пустой?
— Вот в том-то и дело, что нет. Мебель на месте, одежда в шкафу — все так, словно человек просто ненадолго уехал. Совершенно беспричинно, просто так. Так он нам все это и преподнес. А все остальное он уничтожил. Все доказательства. Ни клочка бумаги. Никаких наркотиков. Ничего.
— Да быть этого не может.
— Сказано — профессионал.
— А что с этим греком? Геру… как его?
— Согласно показаниям Герулайтиса, Кляйбер записал на видеомагнитофон свое полное признание.
— Ну и?
— Признание Кляйбера было записано на видеокассете, вероятно, вместе с историей, которой Кляйбер шантажировал Плессена. Кассета сгорела при перестрелке в подвале дома Сузанны Кляйбер. Сообщница Кляйбера Сабина Фрост была… ну…
— Патрик застрелил ее, — подсказал Бергхаммер.
— Да. Это была необходимая оборона.
— Да-да. Так что с показаниями этого… Герулайтиса? Их же можно пустить в дело.
— Это как посмотреть. Герулайтис уволился. Из-за пережитого стресса. Он не уверен, что хочет продолжать работать в полиции. Я его понимаю, но на суд это производит неблагоприятное впечатление, сам знаешь. Хороший адвокат выставит Герулайтиса человеком с психическими проблемами, и тем самым его показания станут, ну… не то чтобы совсем недостоверными, но…
— Дерьмо!
— Кляйбер действительно хорош. Он просто ничего не сказал. Прокуратура, тем не менее, настояла на том, чтобы явить его общественности в качестве преступника. Она потребовала посадить его в следственную тюрьму, хотя обвинение строится лишь на косвенных уликах. Нет ни единого доказательства. У нас была первоклассная свидетельница, домохозяйка Плессена, — русская, которая видела убийцу в доме Плессена. Но она не опознала Кляйбера. По крайней мере, она так утверждала. Она русская, и…
— Русская?
— Да. Она тут нелегально.
— Значит, побоялась, — сказал Бергхаммер разочарованно. — Все русские способны наложить в штаны, когда речь заходит об убийстве.
— Просто она не хотела мне верить, что Кляйбер действовал в одиночку. Она думала, что это дело мафии или чего-то подобного. Как бы там ни было, но на очной ставке она его не опознала. Я считаю, что это разрушит любое обвинение. Хороший адвокат легко вытащит Кляйбера из тюрьмы.
— А ты?
— Официально я устранилась от этого. Я знала, что Кляйбер никогда и ни в чем не признается. Он так устроен. Он не даст себя запугать. Он такой… хладнокровный.
— Понимаю.
— Теперь очередь за прокуратурой, Мартин. Сами виноваты, если так подставляются. Мне все равно.
Возникла пауза.
Она слышала дыхание Бергхаммера на другом конце провода. Он не верил ей, да и она себе тоже. Такое зависшее окончание дела не могло оставить ее равнодушной. Это очень даже задевало ее. Но она уехала в отпуск, потому что Лукас был важнее — должен быть важнее — для нее, чем работа. Не было бы Лукаса, она, сцепив зубы, вела бы расследование дальше и, возможно, когда-нибудь и сдалась бы. Без Лукаса и без Антона, как Мона вдруг поняла, она стала бы одной из тех, у кого не было ничего, кроме своей работы. Без своей семьи она ощущала себя старой и одинокой.
Ее решение было правильным.
— У меня есть семья, — сказала Мона, подразумевая не только Лукаса, но не видя необходимости открывать Бергхаммеру правду. — Я нужна ей. И она мне тоже.
— Мне можешь не рассказывать. Я лежу тут потому, что забыл об этом. Но теперь все будет по-другому.
— Ах, Мартин, я так рада, что тебе стало лучше.
— Пока, Мона. Хорошего тебе отпуска. Не отказывай себе ни в чем, себе и твоему… э-э… сыну?
Мона улыбнулась:
— Да.
— Как…
— Его зовут Лукас.
— Когда вернешься, подумаем, как быть.
— Да. Спасибо, Мартин. Выздоравливай скорее! — Мона положила трубку и еще пару минут спокойно полежала на кровати. В номере царила тишина, нарушаемая лишь тихим жужжанием кондиционера.
Сабина Фрост была мертва, Плессену после операции на короткое время стало лучше, но через пару часов он впал в кому и вряд ли уже из нее выйдет. Домохозяйка Плессена Ольга Вирмакова не захотела опознать подозреваемого, а Герулайтис, у которого возникли проблемы с психикой, узнал обо всем из теперь уже не существующей видеозаписи и от женщины, которую даже близкие родственники считали психически больной. Таким образом, почему бы настоящему профессионалу, каковым является Янош Кляйбер, не настаивать на своей невиновности? Какие есть доказательства против него?
