Но никто не спрашивал, и уж тем более не мать. Она лишь все чаще странно посматривала на него и при малейшей возможности отбирала у него лупу — это повторялось неоднократно, — и, что совсем уж было на нее непохоже, делала это без единого слова осуждения. Но он всегда находил места, куда мать прятала лупу. Эти укрытия были простыми и плохо продуманными, как будто мать сама хотела, чтобы он продолжал свои странные болезненные игры. Молчаливая борьба между ними продолжалась несколько месяцев, пока он не начал постоянно носить лупу с собой, даже в школу, где не мог найти ей никакого применения.
Никто в школе не знал о его тайном сокровище. У него не было ни друзей, ни врагов. Поначалу некоторые одноклассники дразнили его, потому что он был не по возрасту маленьким и худым. Но потом к нему уже никто не решался подходить. Дети очень тонко чувствуют то, что является причиной боли, а у него это проявлялось очень странно. Несколько раз более сильные одноклассники били его. Он не оборонялся, но смотрел так, что никто не получал удовольствия, мучая его. Скорее, обидчикам становилось страшно.
Часть первая
1
Понедельник, 08.07, 12 часов 10 минут
Когда женщина в последний раз в своей жизни открыла дверь, она была одета в желтую футболку и грязно-серые тренировочные брюки. Она увидела мужчину с газетой в руке и сразу поняла, в чем дело.
— Нет, — сказала она тихо, — это не я, честно.
Однако вся беда была в том, что это сделала она.
Женщина чувствовала себя такой изможденной и разбитой, ей было так плохо и муторно, и все это по ее же вине. Мужчина поднял вверх газету с той злополучной статьей, в которой цитировались ее слова и была полностью указана ее фамилия. Разочарованная пациентка, чье состояние после лечения депрессии у Фабиана Плессена ухудшилось настолько, что она теперь даже боялась выйти из дома. Лучше бы она не давала этого интервью. Вот что из этого получилось — теперь с ней никто не хочет иметь никаких дел. Она посмотрела на мужчину снизу вверх. Ее глаза были мутными, волосы жирными, а в квартире определенно воняло недоеденной пиццей и несвежим постельным бельем, которое не менялось, наверное, целую вечность.
— Так это же вы, — сказал мужчина.
У него был приятный голос, и если он даже и чувствовал отвратительный запах, то по нему этого не было видно.
— Соня Мартинес. Это все же вы.
— Это не я. Я им ничего не рассказывала.
— Да дело не в этом. Господин Плессен — Фабиан — беспокоится о вас. Он пытался дозвониться вам, но вы не берете трубку.
Женщина опустила глаза. Телефон был отключен: она давно уже не платила за него.
— Он хочет, чтобы вам стало лучше. Поэтому он прислал меня.
— Фабиан? Неужели это правда?
— Да. Впустите меня, пожалуйста. Только на минутку.
До нее вдруг дошло, что мужчина все еще стоит в коридоре. Она впустила его. Если он пришел от Фабиана, то беспорядок в квартире его не смутит. Фабиан знал людей и их слабости, он никого не осуждал. Или почти никого. Единственное, что Плессен ненавидел, — это нечестность и упрямство. Его познания были неприкосновенной святыней, и никто не имел права безнаказанно сомневаться в них. Он утверждал, что ее муж и дочь могут быть счастливыми и свободными только без нее. Ее личный путь, как он ей сказал, — это путь одиночества. Она не хотела, не могла в это поверить. Она сопротивлялась этому, и последней попыткой было то самое интервью, она дала его, чтобы укрепить свою защиту от порабощающего влияния Фабиана И вот — расплата. Ей еще никогда не было так плохо, как сейчас.
— Как дела у Фабиана? — спросила она робко, освободив для гостя стул в кухне.
— Хорошо, вот только он беспокоится. О вас У него нет времени, чтобы прийти самому, зато он прислал меня.
Она вопросительно посмотрела на него.
— Вам нужно лекарство, Соня, — сказал мужчина.
Женщина сощурила глаза (свои очки Соня засунула куда-то уже несколько дней назад, а у нее была сильная близорукость). Она различала только очертания его лица.
— Лекарство? От Фабиана?
Фабиан никогда не работал с медикаментами, наоборот, безоговорочно отвергал их. Он признавал только природные лекарственные средства.
— У меня с собой есть кое-что, что придаст вам сил. Чисто растительное средство. Совершенно природное.
— О, это… это хорошо.
— У вас есть что-нибудь… Чулок или пояс?
— Чулок?
— Да. Чтобы перетянуть руку. Я должен ввести вам лекарство. Оно настолько слабое, что не сможет преодолеть желудочно-кишечный тракт. Поэтому его вводят прямо в вену.
— Ой!..
— Вы что, боитесь уколов?
Она ужасно боялась. И не только уколов, но, прежде всего, этого человека, которого не знала. Но Соня никогда не умела говорить «нет», если с ней разговаривали так ласково, как этот мужчина. Загипнотизированная его уверенностью и дружелюбием, она закатала рукав футболки выше локтя. Последняя попытка уйти от судьбы: «А что, это действительно нужно? Я имею в виду, я не думаю, что это мне действительно нужно, мне, собственно, надо бы только больше спать».
Мужчина держал в руке что-то похожее на ремень.
— Отклонитесь назад, — сказал он.
Его голос стал глубже, он заговорил нараспев, и это напомнило ей Фабиана.
— Просто отклонитесь назад, — звучал его голос. — Сейчас все пройдет. Просто маленький укольчик…
Соня закрыла глаза, безвольно, безнадежно. Она чувствовала, как мужчина чем-то перетянул ее руку выше локтя, слышала, как он попросил сжать руку в кулак. Наконец она почувствовала укол. Почти в тот же миг ей показалось, что она стремительно летит куда-то вниз. Сумасшедшее, смертельное головокружение охватило ее, на нее обрушились видения (муж с дочерью в Испании, у синего моря, они смеются, они счастливы, потому что наконец-то освободились от нее и ее постоянных требований любви и заботы). Она падала в бездну, она стонала, пока перед ней не возникла неумолимо выраставшая стена, в конце концов уничтожившая все, что было в ней живого. «Не сопротивляйтесь». Это были последние слова, которые она услышала перед тем, как ее поглотил мрак одиночества.
2
Вторник, 15.07, 4 часа 00 минут
Они всегда встречались в одной и той же пивной. В этом помещении когда-то был стриптиз-бар с высокопарным названием «Пале»
[1], потом из него сделали ночной клуб, однако новый хозяин тоже обанкротился. Сейчас сюда ходят только пьяницы низшей категории. Зато «Пале» была открыта каждую ночь до шести часов утра, то есть до официального окончания рабочего времени.
