— Как же тут можно выздороветь? — спросил Бауэр, когда они вдвоем с Моной сидели, ожидая директора, в похожей на ящик комнате с полом, покрытым серым линолеумом, и выцветшими стенами.
Мона ничего не сказала в ответ. Она думала о матери, доживающей свои годы в подобном заведении. На нее махнули рукой, как на «устойчивую к лечению», и навсегда успокоили с помощью лекарств. Одинокий солнечный луч проник в комнату, и Мона, погруженная в свои мысли, смотрела на танцующие в воздухе пылинки, ставшие видимыми в его свете. «Здесь, наверное, происходит много такого, чего мы обычно даже не замечаем», — подумала она.
В комнату вошел директор, высокий худой мужчина с коротко остриженными седыми волосами стального оттенка. По его растерянному взгляду Мона поняла, что это, наверное, не тот врач, с которым она разговаривала в субботу по телефону. Он нервничал, в то же время вид у него был отсутствующий. Они представились, и директор сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Чудесно, прекрасно, ну что ж, займемся.
Он уселся за письменный стол и позвонил кому-то, кого назвал Альфонсом:
— Альфонс, тут приехали полицейские по поводу Фрица Лахенмайера. Ты можешь прийти сюда?
Когда он закончил разговор, воцарилось неловкое молчание. Все сидели и ждали Альфонса, кто бы он там ни был. Директор, судя по всему, не был любителем поговорить, и его не мучило любопытство: зачем, собственно, двое полицейских проделали полуторачасовой путь, чтобы поговорить с одним из его пациентов? Вместо этого он смотрел перед собой и вертел в худых, покрытых старческими пятнами пальцах шариковую ручку, на его лице застыло жуткое выражение. Бауэр и Мона посмотрели друг на друга.
— Кто такой Альфонс? — в конце концов спросила Мона.
— Доктор Баум, лечащий врач Фрица Лахенманера. Вы же с ним вчера говорили по телефону! — неприязненно сказал директор, словно удивляясь их непонятливости.
— Да, все верно, — подтвердила Мона, — но он не назвал своего имени. Поэтому я и спросила.
Директор ничего на это не ответил. Он вполне соответствовал этому заведению.
— Как давно господин Лахенмайер находится у вас? — Мона сделала еще одну попытку поговорить.
Директор, явно захваченный врасплох ее вопросом, какое-то время беспомощно смотрел на нее. Затем он поднялся и подошел к шкафу с документами. Покопавшись в них, он выудил коричневую папку и положил ее на стол перед Моной.
— Я предполагаю, что вы хотите забрать ее с собой.
— Да, — сказала Мона, удивленная, что это получилось быстро и без проблем.
Папка была довольно толстой. Мона раскрыла ее и вытащила первую страницу из большой пачки отдельных листов. Ей был знаком этот лист еще по болезни матери — это был формуляр, заполняемый при доставке больного в лечебницу. Судя по нему, Лахенмайер находился в клинике уже без малого три месяца. Она пробежала глазами формуляр: «Пациент считает, что его умерший дед снова ожил и преследует его, чтобы отравить.
Пациент приходит в состояние крайнего возбуждения, когда перед ним ставят стакан с водой, потому что он верит, что в этой воде находится дух его деда».
— Как у него дела сейчас? — задала вопрос Мона.
— Об этом вы сможете спросить доктора Баума. Он — лечащий…
— Да, я уже это поняла. Но начальник здесь вы. В конце концов, вы тоже должны располагать такой информацией. И времени у нас — не целый день. Итак, как он себя чувствует сейчас?
Директор опустил глаза.
— Есть определенный прогресс, — наконец сказал он.
В этот момент в кабинет зашел мужчина, выглядевший слишком молодо для врача, но он представился как доктор Баум. Мона облегченно вздохнула.
4
Понедельник, 21.07, 12 часов 33 минуты
Доктор Баум провел их в свой кабинет, который был еще меньше и темнее, чем у его шефа, к тому же здесь было душно. На окне стояла пара комнатных растений в горшках. На одном из них красовались ярко-розовые цветы, похожие на цветы олеандра.
— Итак, — сказал он, открыв окно и подождав, пока Мона с Бауэром уселись. — Что вы хотели бы узнать, пока мы не привели пациента?
— В каком он состоянии сейчас? — спросила Мона. — Он…
— Можно ли с ним говорить? Да, правда, смотря как… Мы его уже подробно расспрашивали о семинаре у этого…
— Плессена. Фабиана Плессена.
— Да, правильно. Мы, естественно, спрашивали Фрица об этом. Вы найдете обобщенные протокольные записи бесед с ним в его истории болезни. Но по этой теме там не слишком много информации. Я думаю, травматичным для него был не сам семинар, а то, что он вызвал в нем. Очевидно, там шла речь о его дедушке…
— …которого он боится?
Доктор Баум передернул плечами. У него было открытое приветливое лицо и очень молодые глаза.
— С тех пор, по утверждению его жены, у Фрица внезапно возник параноидный бред, что его дед прямо из могилы хочет с ним что-то сделать. Жена говорит, что до семинара он был относительно нормальным человеком. Очень осторожным, иногда даже слишком. Но все же более-менее нормальным.
— И вы этому верите?
— Да, а почему бы нет? Фрицу сорок три года. Бывает такое, что у душевно здорового человека случается как бы сбой. Как гром с ясного неба. Не то чтобы часто, но такое все же бывает. Но, как правило, подобные приступы длятся недолго. Фриц уже три месяца настаивает на том, что к нему приходит его дед и угрожает ему.
— Вы думаете, что с ним и раньше такое было? Он и раньше был болен?
— Необязательно. Видите ли, некоторые виды психотерапии подходят не всем людям. Многие психотерапевты, ну… как бы это сказать… утверждают, что когда человек больше узнает о себе и своей семье, то это становится как бы освобождением для него. Но для некоторых пациентов такая нервная нагрузка может оказаться просто не по силам, особенно если после терапии рядом не будет человека, который смог бы его понять. Насколько я знаю концепцию Плессена, он не проводит последующей индивидуальной терапии. Его клиенты после этого оказываются предоставленными сами себе. Я считаю, что это опасно.
— Понятно, — сказала Мона. — Мы можем поговорить с пациентом?
Доктор Баум встал.
— Конечно, я сейчас распоряжусь, чтобы его привели. Вы хотите что-нибудь выпить? Кофе, чай, вода?
— Вода, — в один голос произнесли Мона и Бауэр.
— И чем холоднее, тем лучше, — добавила Мона.
5
Понедельник, 21.07, 12 часов 26 минут
Фриц Лахенмайер оказался человеком среднего роста, полным, с толстым, оплывшим, очевидно, от лекарств лицом. Едва успев сесть на стул, он неловким, но казавшимся обычным движением залез в карман халата доктора Баума и вытащил оттуда зеленую одноразовую зажигалку. Он зажег свою сигарету и протянул пачку Моне и Бауэру. Мона взяла сигарету, и Лахенмайер дал ей прикурить. Ей пришлось взять его за руку, потому что она дрожала так, что он не мог ровно держать зажигалку (ее мать тоже очень много курила, когда была более-менее в сознании, и у нее тоже постоянно тряслись руки из-за медикаментов).
