После этого Лин кисло попрощалась, и впервые за все время их общения Мону не грызла совесть. Конечно, они с Антоном далеки от совершенства, но кто совершенен? Во всяком случае, они оба любили Лукаса, а это уже много значит. Это гораздо больше, чем Мона когда-либо получала от своих родителей.
Мона заворочалась и потянулась, Антон повернулся на другой бок, так и не проснувшись. На будильнике было шесть часов десять минут. Слишком поздно, чтобы засыпать снова, слишком рано, чтобы вставать.
Мы что-то упустили.
Мона выпрямилась, протерла глаза. В комнате было хорошо, прохладно и тихо. Шум транспорта на Шляйсмайер штрассе здесь был слышен лишь как отдаленный то усиливавшийся, то затихавший шорох, который через какое-то время уже вообще переставал восприниматься. Мона осторожно опустила голые ноги на деревянный пол и встала с постели. Она босиком проскользнула в кухню, приготовила себе кофе, взяла свою куртку со стула и вышла на террасу, уже согретую первыми лучами солнца. Мона села в защищенный от ветра угол и маленькими глотками выпила горячий черный кофе.
Мы что-то упустили.
Но что? Она вчера вечером перечитала все протоколы и ничего не заметила. Они правильно ставили вопросы, нажимали в нужных местах, проверили все важные алиби. И тем не менее, что-то прозевали. Она почти не сомневалась в этом. Что-то было не так. Подул слабый ветерок, и Мона почувствовала, как у нее появляется гусиная кожа. Она закуталась в куртку. День опять будет жарким, но на вечер синоптики обещали сильную грозу и похолодание. Она медленно встала и вернулась в квартиру. Приняла душ, а затем приготовила завтрак Антону, Лукасу и себе. Даже тогда, когда они все вместе сидели за столом и завтракали, Мона была погружена в свои мысли, пока Лукас и Антон не начали подшучивать над ее строгим замкнутым выражением лица.
— Через неделю мы будем сидеть в самолете, — сказал Антон, и в его голосе угадывалось ожидание.
— Ну, конечно, — ответила Мона.
Что будет через неделю? Она не имела ни малейшего понятия.
Кода она ехала в машине в отдел, у нее зазвонил мобильный телефон. Она переключилась на громкую связь. Это был Герцог, главный патологоанатом.
— В чем дело? — рассеянно спросила Мона, пытаясь перестроиться в другой ряд.
— Я даже не знаю, с чего начать, — сказал Герцог.
Голос у него был робкий и неуверенный, совсем не такой, как обычно. Мона моментально встревожилась.
— Что случилось? — спросила она.
— Ну, в общем… короче, Плессен… Я сравнил его ДНК с ДНК якобы его сына.
— Что?
— Его ДНК. Я сравнил их.
Моне все еще казалось, что она ослышалась. Но Герцог был не из тех, кто любит шутить на эту тему.
— Вы…
— Да.
— Черт возьми… Что это вам взбрело в голову? И почему я об этом ничего не знаю?
— Да, это было… Я тут немного… самовольно. В порядке исключения. Вы помните, вы были с Плессеном в патологии?
— Да. Конечно. И что? — Мона обогнала грузовик, который отомстил ей продолжительным сигналом. Поэтому она плохо слышала, что говорил ей Герцог.
— …он никак не похож…
— Кто? Кто на кого не похож?
Она слышала, как Герцог вздохнул.
— Отец на сына. У меня уже было много таких случаев. Отец думает, что он отец, а на самом деле — нет. Я сразу это замечаю. Имеется в виду наследственное сходство. Я могу это видеть по строению костей, по структуре лица. А там ничего подобного нет. Ничего.
— Этого не может быть. Вы просто…
— Да. Достаточно пары волосков.
Мона была вне себя от ярости.
— Вы взяли у Плессена волосы на анализ? Без его согласия? Ничего не сказав нам?
— Ну… да. И пока вы совсем не вышли из себя, я хочу сказать вам, что Фабиан Плессен не является отцом Самуэля Плессена.
— Этого не может быть, — произнесла Мона.
— Делайте с этой информацией, что хотите. Но…
— Что хотим? Молодец! Если это окажется важным, мы же не сможем использовать это в суде! Почему вы предварительно не поговорили со мной? Мы бы могли Плессена…
— Да, да, да. У этого Плессена такое горе… В тот момент, я считаю, нельзя было ни о чем таком спрашивать. Так что…
— Вы просто сняли у него с пиджака пару волосков и сделали анализ ДНК. Это же… И этот анализ стоит очень много денег!
— Да. Но я просто был уверен. Понимаете, я просто был уверен в этом!
— Почему же вы не поговорили со мной? Я просто не могу понять этого!
Герцог тоже хотел быть детективом. «С мужчинами такое случается», — подумала Мона. Иногда они переставали выполнять свои обязанности и включались в игру — ради риска, разумеется, иначе ведь пропадало удовольствие. Наверное, иногда это оказывалось не таким уж плохим качеством. Как бы там ни было, но в этот раз оно привнесло динамику в их расследование. Мона вынуждена была остановиться в пробке в Пауль-Хайзе-туннеле. Кругом стояли шум, вонь, а в этом старом раздрызганном служебном автомобиле, естественно, не было кондиционера. Еще и этот Герцог запросто делает анализ ДНК, который никак нельзя применить, разве что…
…пойти официальным путем и попросить согласия Плессена на анализ. А отказаться от проведения анализа ДНК он не сможет, не возбудив подозрения. Конечно, это не совсем этично, но и не слишком незаконно. Нет, все же это было против правил, но…
Мона лихорадочно размышляла, а на лбу и шее у нее собирались капли пота.
— Герцог? Вы еще на связи?
— Да, — прохрипел динамик.
— Кто-нибудь еще знает об этом?
— Нет, я…
— О’кей, значит так: сохраните эту информацию при себе. Пока что. Мы проверим, был ли Самуэль Плессен официально усыновлен Плессеном. И если да, то нам не нужно будет оправдываться. Я имею в виду анализ ДНК. Тогда мы о нем никому не скажем.
— Хорошая идея, — ответил Герцог и сказал что-то еще, но Мона не расслышала его слов, потому что машина все еще стояла в туннеле и слышимость была отвратительной.
— Я позвоню вам, — сказала Мона и отключилась.
Ее предчувствие, что в этом деле что-то не так, оправдалось. Почему Плессен ничего не сказал об усыновлении? Или он вообще не знал, что Самуэль — не его сын? Им придется еще раз проверить Плессена — его личность, его окружение, его прошлое. Вдруг она вспомнила Форстера. «Сестра Плессена умерла», — сказал Форстер на совещании, но он не знал, есть ли у Плессена двоюродные братья и сестры, а также племянницы и племянники. Это означало только одно: Форстер получил информацию непосредственно от Плессена, но не проверил ее по официальным каналам, потому что считал ее несущественной.
