Мона заметила, что стала нервничать. Это было плохим знаком. Если не она, то кто же тогда будет спокойным?
«Ничего не получается из запланированного», — подумала она.
Плохо было не то, что у них не хватало одной или нескольких частей мозаики, чтобы в конце концов получить целостную картину преступления. Плохо было то, что они вообще не знали, какие детали искать, — они даже не знали, сколько их, этих деталей. Было ли важно то, что Плессен усыновил своего сына и ничего не сказал об этом на допросе, или же он просто постеснялся и поэтому промолчал? Было ли важно то, что он соврал им, говоря о своей сестре, или же он просто хотел уберечь пожилую женщину от марафона допросов, которые, с его точки зрения, были излишними и мучительными? Мона закурила еще одну сигарету, уже шестую за этот день. Когда все это закончится, ей придется сократить количество выкуриваемых сигарет. Вкус вот этой, к примеру, она даже не почувствовала. Ей нужно довести количество сигарет до пяти, максимум до шести в день. С этим она справится без труда, как только доведет дело до конца.
Да, да, Мона, так оно и будет.
Так должно быть.
Да, да. Успокойся.
Несмотря на то, что державшаяся жара была редкостью в этих широтах, все просто истосковались по прохладе. Дождь — да, пожалуйста! Прохладный воздух, который за несколько часов выгонит удушливые испарения из бюро, — прекрасно! Сегодня вечером обещали грозу, а через два дня — падение температуры в тридцать градусов ровно наполовину.
Дай-то Бог!
Мона погасила сигарету и открыла окно. Она взяла документы, необходимые для совещания, и уже хотела выходить из комнаты, как зазвонил телефон. Раздавались двойные звонки, а это означало: звонят не из отдела, а из города. Мона еще подумала, брать или не брать трубку, потом вспомнила желтозубую учительницу, поймавшую Лукаса на прогуливании школы, почувствовала укоры совести, вернулась к столу, закрыла окно и сняла трубку.
— Криминалгаупткомиссар Зайлер, 11-й отдел. Чем могу вам помочь?
Властный женский голос в трубке спросил:
— Это вы только что звонили мне?
Мона посмотрела на дисплей. Длинный номер с междугородним кодом. Это был тот номер, который она безуспешно набирала на протяжении нескольких часов.
— Фрау Кайзер? — спросила она, боясь поверить, что звонила действительно сестра Плессена.
У пожилой дамы есть цифровой телефон с определителем номера, но без автоответчика?
— Да. Вы несколько раз звонили мне. Я ходила по магазинам, а потом, наверное, не слышала звонка. Но я увидела ваш номер на этой штуке и подумала: дай-ка позвоню, а вдруг что-то срочное.
— Да… Очень хорошо, что вы позвонили, фрау Кайзер. Я — главный комиссар уголовной полиции Мона Зайлер. У вас найдется сейчас немного времени? Речь идет о вашем брате.
— О Фабиане? С ним что-то случилось?
В ее голосе не слышалось особого волнения. По крайней мере, такого, с каким говорила бы сестра о любимом брате, когда ей звонят и полиции.
— Да, — сказала Мона. — Это как посмотреть. У него-то все в порядке. Но…
— Слава Богу. Я имею в виду, что рада за него. Знаете, мы, собственно, почти не поддерживаем отношений. Я даже не знаю, чем он занимается.
— Ну он…
— Правда, прошло много лет с тех пор, когда я хоть что-то слышала о нем. Я совсем… Он давно не давал о себе знать, все последние годы. Словно исчез из этого мира.
— Нет, не исчез. Но есть кое-что, в чем вы, наверное, могли бы мне помочь. Пожалуйста, не кладите трубку, мне тут как раз кто-то звонит по внутреннему телефону.
Мона переключилась на внутреннюю линию. Звонил Бергхаммер, желая знать, почему ее нет на совещании. Она ответила, что опоздает на десять-пятнадцать минут и потом объяснит причину задержки. Бергхаммер согласился с этим и положил трубку.
— Фрау Кайзер? Вы еще здесь?
— Напомните, как вас зовут?
— Мона Зайлер, главный комиссар уголовной полиции. Я…
— Вы не могли бы мне объяснить, что все это означает? Вы говорите, с Фабианом все в порядке, однако хотите поговорить со мной. Что случилось, ради Бога?
Мона сделала глубокий вздох и перешла к medias res
[21], пока женщина ее опять не перебила. Если Хельга Кайзер действительно много лет не поддерживала никаких отношений со своим братом, то она как-нибудь переживет неприукрашенную правду.
— Сын Фабиана Плессена, ваш, э-э, племянник. Он погиб. Насильственная смерть. То же самое случилось с одной из пациенток господина Плессена. Поэтому мы должны с вами поговорить.
— О Боже! Это ужасно!
— Да, это так, и поэтому нам обязательно надо…
— Мне так жаль Фабиана. Это ужасно. Бедный мальчик.
О ком она говорила? О Фабиане Плессене, своем брате, или о его приемном сыне? Да все равно, однако, их разговор складывался как-то трудновато.
— У вас есть под рукой его номер телефона? — спросила женщина. С трудом верилось, что ей уже семьдесят шесть лет. — Я хочу выразить ему свои соболезнования.
— Да, конечно, я вам его сейчас дам, только нам сначала нужно…
— Ах, прошу вас, дайте мне номер немедленно. Это действительно очень важно, и…
— Фрау Кайзер, — сказала Мона. — Сначала нам с вами нужно кое о чем поговорить. Потом вы получите номер телефона.
— Да, но о чем? Видите ли, я действительно ничего не знаю. Я же не видела моего брата уже много лет.
Как Мона могла сказать ей это? Что фрау Кайзер, вероятно, тоже находится в списке будущих жертв убийцы? Как это можно сказать кому-либо? И действительно ли существовала такая вероятность? Они с братом, как оказалось, вообще не поддерживали отношений. Она жила очень далеко, и, возможно, убийца даже ничего не знает о ее существовании. Стоило ли из-за весьма мнимой опасности наводить страх и ужас на старую женщин?
«В настоящий момент она — это все, что у нас есть», — подумала Мона, и понимание этого совсем не ободрило ее.
— Я хотела бы приехать к вам ненадолго, — услышала себя Мона — и почти одновременно представила, как будет сокрушаться Бергхаммер, рассуждая о том, все ли у нее в порядке с головой, раз она швыряется деньгами налогоплательщиков, чтобы слетать в Марбург лишь из-за какого-то весьма смутного подозрения.
— Это возможно? — все же спросила она. — Вы разрешите мне сегодня зайти к вам? Ненадолго?
— Ах так, я даже не знаю… Мы можем ведь все обсудить по телефону, и вам не надо будет специально приходить.
— Нет, все же это очень важно.
— Я считаю, что в этом нет никакой необходимости. У меня и в доме-то ничего нет. Мне даже и предложить вам нечего.
