— Мартин…
— Да?
— Ты уже… отменил вызов Плессена?
— Да, конечно, Мона. Здесь дела поважнее. Я этого Плессена могу пригласить и в любое другое время.
— Конечно.
— Возвращайся домой. Когда у тебя вылет?
— В восемь.
При мысли, что завтра снова придется лететь вертолетом, ее уже сейчас затошнило. Когда она положила трубку, в сумке зазвонил ее мобильный телефон. Она посмотрела на дисплей: незнакомый номер чьего-то мобильника.
— Зайлер, — устало сказала она.
— Давид Герулайтис. Я не помешал?
Что-то в его голосе встревожило ее.
— Нет, вовсе нет. Я сама только что хотела вам позвонить.
— Да?
— Давид, э-э… простите, господин Герулайтис. Что случилось?
— Я не знаю.
— Вы не знаете?
— Вы могли бы…
— Да?
— Мы могли бы с вами встретиться? Прямо сейчас, где угодно? Я немного… в общем…
— Я, к сожалению, не в городе. Мы могли бы поговорить сейчас, и вы мне просто скажете, что случилось.
Его голос. Он был какой-то… странный. Словно Давид был не в себе.
— Пожалуйста, господин Герулайтис Мы можем поговорить сейчас, у меня есть время.
— У меня… у меня нет новостей. В том смысле.
— Но что-то же у вас случилось, я же слышу!
— Фабиан Плессен. Он — маг. Черная магия.
— Что?
— Он все выуживает из людей. А затем бросает их. Как пустые оболочки.
Мона поняла.
— Он вас… э-э… лечил?
— Если можно так сказать.
Мона закрыла глаза. Да, она предупреждала Герулайтиса, но, в конце концов, он показался ей психически уравновешенным и достаточно опытным для такой работы. Умный молодой мужчина, который работал под прикрытием в отделе по борьбе с наркотиками и производил впечатление вполне хладнокровного и уверенного в себе человека, которого никто и ни в чем не может упрекнуть. Что сделал с ним Плессен? Ее охватила ярость. Плессен в ее глазах стал таким подозрительным, что она пожалела, что не занималась им раньше более настойчиво.
— Спокойно, господин Герулайтис. Где вы сейчас?
— Я… в одном кафе.
— Почему вы не едете домой? К своей семье?
— Нет! Я не могу туда сейчас! Я — развалина.
— Именно поэтому, — мягко сказала Мона. — Дома вы успокоитесь, восстановите силы. Вас сможет успокоить жена.
Он же женат или нет? Мона не могла вспомнить это со стопроцентной уверенностью.
— Нет, все это дерьмо! Я даже не могу рассказать Сэнди, что случилось! Как я могу успокоиться, если я не имею права сказать ей, что случилось?
— О’кей, — сказала Мона. — Тогда расскажите мне.
— Сейчас? По телефону?
— Конечно. А почему нет? Скажите мне, а потом мы вместе подумаем, что делать. О’кей?
Долгая пауза. Затем:
— У меня был секс с моей сестрой. Сейчас об этом знает Фабиан.
— Ого!
Она и не подозревала, какие его мучили проблемы. Конечно, нет. Если бы она хотя бы догадывалась, то ни за что не послала бы его на это задание.
— Мне было восемнадцать, ей — четырнадцать.
— Так что…
— Я до сих пор люблю ее. И буду всегда любить только ее. Сейчас она — наркоманка. Наркозависимая. Это моя вина.
Телефон щелкнул. Герулайтис отключился. Мона сразу же набрала номер, указанный на дисплее, но Давид или вышел из зоны покрытия, или отключил свой мобильный телефон. Была активирована только голосовая почта. Она подумала, стоит ли оставлять ему сообщение. В конце концов Мона сказала:
— Пожалуйста, позвоните мне, Давид! Нам нужно об этом поговорить. Пожалуйста!
Она слышала свой голос и звучавшее в трубке эхо. Затем стала ждать его звонка. Нужно было срочно отстранять его от выполнения задания. Но если она правильно его оценила, он этого не допустит. Он не тот, кто сдается. Давид будет настаивать на том, чтобы ему позволили довести дело до конца.
Между тем было уже пол-одиннадцатого. Она поднялась и открыла окно. Холодный дождь ударил ей в лицо, и за секунду вся передняя часть футболки промокла насквозь. Мона закрыла глаза и открыла рот. Вода щипала ей язык, она была приятной на вкус и прохладной.
«Что же, что же мне теперь делать?» — думала она.
27
1988 год
В прошлом для мальчика слово «любовь» было пустым звуком, оно служило ему для того, чтобы скрывать свои истинные намерения и одновременно создавать у других впечатление, будто он понимал, о чем говорил, что он один из тех, кто знает, что это такое. Сейчас он начал смутно догадываться, что такое любовь на самом деле: опасный хаос в голове, захватывавший его до такой степени и доводивший его до такого состояния, что в некоторые дни — он называл их «днями Бены» — на него нападал нескончаемый понос, и он не мог ничего есть. Когда Бена приближалась к нему, ему казалось, что все его чувства фокусировались только на ней, словно она была властной богиней, не терпящей никаких иных чувств. Тем не менее, ему и в голову не приходило даже прикоснуться к ней. Таким, как он, это запрещалось само по себе, и, вопреки всякой логике, он думал, что Бена это понимала и одобряла: «Бене и мне, — думал он, — не нужны телесные контакты, потому что наши души уже вместе». Так было вплоть до того дня — воскресенья в середине августа, — когда она ему изменила.
Так он это воспринял.
Позже — слишком поздно — он понял, что Бена ни секунды его не понимала. Общность их душ была лишь плодом его воображения. Бена не была особенной, она не обладала какими-то дарованиями, она не была его сестрой по духу. Наоборот. Она ничем не отличалась от остальных, была лишь более привлекательной, чем остальные идиотки, суетящиеся вокруг него. Иногда, в минуты горького разочарования, он громко смеялся над собой и своей безграничной глупостью, которая чуть было не заставила его проявить легкомыслие.
До этого лето было холодным и мокрым, можно сказать, не состоявшимся. Однако затем, где-то двадцатого августа, погода день ото дня стала улучшаться, отяжелевшая от дождя песчаная почва моментально просохла, температура доходила до тридцати градусов, и на третий жаркий день мальчик отправился в один из своих походов в лес, хотя такое времяпрепровождение все меньше и меньше удовлетворяло его. Бену он видел этим утром. Они вместе посмотрели комедийный сериал по западному телеканалу, потом она села на велосипед и поехала домой обедать. После обеда она хотела делать домашние задания. Якобы!
Ему это было на руку. Его уродливые маленькие демоны — он теперь их так называл: уродливые маленькие демоны, и это название делало их обманчиво более безобидными — уже несколько дней бушевали у него в голове. Его видение окружающего мира изменилось кардинальным образом: мир казался ему словно бы освещенным невыносимо ярким светом, обнажавшим его тонкие острые контуры и делавшим ощутимой его хрупкость. Для того чтобы положить конец этому неприятному ясновидению, надо было что-то предпринять, что ублажило бы демонов. Он, недолго думая, отправился в свою комнату и взял ружье. Мать была на воскресном дежурстве в клинике, и он был полностью предоставлен себе. Старый дом, казалось, трещал и раскалывался от иссушающей жары, пыльный воздух проникал в легкие. В кухне он выпил большой стакан воды, затем вскинул ружье на плечо и отправился в путь.
