Поскольку она сидела рядом с коллегами, то не могла видеть лиц Фишера и Бергхаммера, но оба сидели тихо, как мыши, что, вообще-то, для них было не очень характерно, особенно для Фишера. Поэтому Моне было очень приятно видеть такое поведение коллег.
Женщина глубоко затянулась и погасила сигарету о пепельницу. Ее движения снова стали спокойными и уверенными.
— Извините, — произнесла она.
— Ничего, — сказала Мона. — Вы ведь попали в исключительную ситуацию. Вам не нужно стараться держать себя в руках. Просто сложилось так, что нам все же необходимо получить от вас кое-какую информацию.
— Да, конечно. Поэтому я здесь.
— Ничего, если мы продолжим?
— Мне уже лучше. Спрашивайте, пожалуйста. Паоло позвонил мне. Он был в отчаянии и просил меня приехать. Он не сказал, зачем, но я подумала, что мне следует это сделать. Он заявил, что я перед ним в долгу.
— О’кей. Наш коллега из отдела расследования сказал вам, чтобы вы обратились к нам?
— Да.
— Из-за статьи об убийстве Самуэля Плессена и Сони Мартинес, которая была у вашего мужа?
— Да. Паоло, мой бывший муж, вырезал из газеты эту статью. И еще несколько других на эту же тему.
— Когда вы видели вашего бывшего мужа в последний раз?
— Вы имеете в виду до позавчерашнего дня? Это было приблизительно… точно не помню, где-то с месяц назад. Он приехал в Цюрих вскоре после семинара у этого Плессена.
— И как прошла ваша последняя встреча?
— Он позвонил мне. Было уже довольно поздно, наверное, полдвенадцатого или двенадцать. Я уже лежала в постели. Зазвонил телефон, я взяла трубку, а он… Я услышала, как он плачет. Он рыдал так, что сначала даже не мог говорить.
— Это было сразу после семинара?
— Да. Он вернулся в Цюрих поездом и позвонил мне прямо с вокзала.
— И что он сказал?
— Он сказал, что не может сейчас возвращаться в пустую квартиру, что он просто этого не выдержит, и попросил разрешения, в порядке исключения, переночевать у меня. Я, конечно, была далеко не в восторге, но согласилась. Через четверть часа он уже стоял перед дверью, и я его еле узнала.
— Почему? — спросила Мона. — Что с ним случилось?
Клаудиа Джианфранко закурила еще одну сигарету и втянула дым, словно он давал ей живительную силу. Ее лицо стало бледнее, но она все еще держалась очень хорошо.
— У него на лице была трехдневная щетина, щеки запали, словно он за последние три-четыре дня ничего не ел. А глаза… Не знаю… они были такими затравленными, такими испуганными.
— Вы до этого знали, какого рода семинар он посещает? Господин Джианфранко говорил с вами об этом?
— Да, мне кажется, да. Немного. Он сказал, что речь идет о его семье. Какие-то структуры. Как я уже сказала, меня в то время это не интересовало. Я всегда считала, что эти люди делали его лишь еще слабее, а он и без того был очень слабым. Я…
— Итак, — прервала ее Мона, чтобы ускорить процесс, — когда он приехал к вам ночью, что он рассказывал о семинаре? Что там, по его мнению, происходило?
— Ну, там было приблизительно человек двадцать, мужчины и женщины, и…
— Извините, я не это имела в виду. Мне кажется, что сам ход семинара интереса не представляет. Я имела в виду, что там происходило с Паоло Джианфранко? Какие, по мнению Плессена, у него были проблемы? Что получилось в результате?
Женщина помолчала несколько секунд. На улице к шуму моторов и скрежету трамвая добавился новый звук — шипение автомобильных шин, катящихся по мокрому асфальту. Дождь, поначалу теплый, за последние часы превратился в ледяной, температура упала не меньше чем на пятнадцать градусов, и июльская жара неожиданно превратилась в стылую октябрьскую непогоду. Лишь в плохо проветриваемых кабинетах еще задержались остатки тепла. Мона с шести утра была на ногах и примчалась в отдел прямо из аэропорта. Перед тем как сесть в вертолет, она позвонила Антону и он взял с нее обещание, что она будет дома не позже девяти вечера. Дела у Лукаса шли хорошо, он написал классную работу по математике на тройку с плюсом — это было просто сенсацией. Антон позвал Лукаса к телефону, чтобы Мона могла поздравить его, и она щедро похвалила сына и пообещала, что они сегодня вечером поужинают в «Макдональдсе». В ответ прозвучал радостный вопль. Антон заявил, что присоединится к ним, и это понравилось Лукасу еще больше. Он любил, когда они были втроем, «как настоящая семья». Антону следовало отдать должное: при всех его явных недостатках не могло быть лучшего отца и «домохозяина», чем он.
Мона подавила зевок. Клаудиа Джианфранко спросила:
— Я должна об этом рассказывать? Я имею в виду, что это настолько личное… Я даже не знаю, одобрит ли его семья…
— К сожалению, это сейчас не имеет значения. Произошло убийство, значит, личного больше не существует.
Бергхаммер или Фишер уже говорили ей, наверное, об этом. Или они вообще не задавали соответствующих вопросов? Мона даже не успела прочитать протокол предыдущего допроса, Бергхаммер только коротко проинформировал ее о самых важных результатах. Мона повторила свой вопрос:
— Что рассказал господин Джианфранко о семинаре?
Клаудиа Джианфранко глубоко вздохнула и обхватила себя руками, словно ей стало холодно. Такой поворот в беседе ей был, очевидно, неприятен, что Мона посчитала хорошим признаком. Свидетели, которые слишком поспешно и слишком подробно углублялись в детали, были склонны заменять факты своими выдумками. В принципе, действовало железное правило: чем глаже лился рассказ, чем точнее состыковывались отдельные детали, чем правдивее выглядела история, тем настороженнее следовало к этому относиться. Хорошие рассказчики всегда оказывались очень способными выдумщиками.
— Ну хорошо, — сказала женщина. — В принципе, можно опустить некоторые подробности. Паоло был наркозависимым. Героин. Уже давно, как минимум, года два. Это началось, когда он как врач стал участвовать в программе, которая предусматривала обеспечение самых тяжелых наркоманов героином, чтобы им не приходилось добывать его на улицах, заражая других СПИДом.
— Когда он сам начал принимать наркотики?
— Где-то через полгода после того, как начал работать в программе. Для себя он обосновывал это тем, что ему, мол, хочется знать, что чувствуют его пациенты. Он принял героин раз, затем еще раз… Сначала из интереса. Затем стал принимать его каждый раз, когда хотел чувствовать себя лучше или когда дела шли неважно.
— Какие дела?
— Например, наша семейная жизнь.
В глазах Клаудии Джианфранко появилось выражение безысходности и, возможно, чувства вины.
— Ваша семейная жизнь складывалась не очень удачно, и поэтому ваш муж утешал себя наркотиками, — сказала Мона подчеркнуто деловым тоном.
Она не хотела проявлять свои чувства, по крайней мере, сейчас. Иногда эмоции оказывались полезными, но зачастую они способствовали искажению фактов и наводили на ложный след.
