— Вам столько пришлось пережить, — сказала она. — Может, мы могли бы сделать для вас что-нибудь?
Клаудиа Джианфранко вытянула свою руку из руки Моны. Она, казалось, проснулась и в одно мгновение снова стала волевой, уверенной в себе женщиной, какой привыкла быть на людях, даже если в душе ей и хотелось иногда быть слабой и беззащитной. Но это навсегда останется для нее несбыточной мечтой, потому что она относилась к тому типу женщин, которым казалось, что быть слабыми нельзя. Они постоянно пытались со всем справиться самостоятельно. И поэтому снова и снова встречали таких мужчин, как ее бывший муж, чью жизнь ей пришлось брать в свои руки, который даже после развода продолжал держаться за женскую юбку.
Какая же семья была у нее самой? Какое «предназначение» сделало ее жизнь столь трудной?
Вопросы, на которые не было ответа. А сам допрос дал что-нибудь?
Мона сомневалась в этом.
Клаудиа Джианфранко поднялась со стула и с некоторой торжественностью пожала всем троим руки. Фишер и Бергхаммер даже встали. Насколько Мона заметила краем глаза, у них были довольно смущенные лица. Они молча смотрели, как она, выпрямившись, уверенной походкой вышла из кабинета и тихо закрыла за собой дверь.
31
Четверг, 24.07, 13 часов 00 минут
Дневное совещание проводилось в присутствии всего состава особой комиссии: Бергхаммер, Мона, сотрудники КРУ 1, по одному человеку из остальных четырех комиссий по расследованию убийств, Клеменс Керн и Зигурт Виммер из аналитического отдела и двое сотрудников из ведомства по уголовным делам федеральной земли — Даниэль Радомский и Михаэль Шютц. Мона нервно ерзала на своем стуле. Ей не нужны были никакие совещания. Ей хотелось еще раз допросить Плессена, созвониться с Давидом Герулайтисом (сегодня утром его мобильный телефон тоже был отключен, на домашнем телефоне был включен автоответчик, правда, на мобилке работал режим речевой почты). Короче говоря, надо было действовать, а не болтать. Мона ничего не имела против особых комиссий, теоретически это были замечательные структуры. Особенно они оказывались нужными тогда, когда наседали журналисты с требованиями результатов расследований, которые они могли бы опубликовать или запустить в эфир. Особая комиссия великолепно справлялась с ними. Однако правдой было и другое: чем больше людей занимались каким-то делом, тем сложнее было координировать результаты их работы, тем труднее шли внутренние процессы, тем меньше места оставалось для спонтанных решений. И многие необходимые совещания затягивались и поэтому превращались в пустую трату времени.
Но о таком вслух не говорилось. В качестве начальника КРУ 1 Мона не могла себе позволить просто не явиться на совещание, а вместо этого заниматься своими розыскными делами. Тем не менее, она была склонна к тому, в чем ее неоднократно упрекал Бергхаммер: в глубине души ей хотелось быть кем угодно, только не игроком команды. А расследование — это работа коллектива, а не бойца-одиночки, имеющего в этом какой-то свой интерес. Вот так-то.
— Мне бы хотелось, чтобы на пресс-конференции мы услышали кое-что существенное, — начал Бергхаммер.
Это в переводе означало: дайте же мне хоть что-нибудь, люди! По возможности результат, который пошел бы нам в зачет. Форстер поднял руку. Мона дала ему слово. Форстер выглядел победителем.
— Этот Джианфранко когда-то обвинялся в домогательстве, — сказал он, постукивая шариковой ручкой по своему открытому блокноту.
— И что? — спросила Мона. — Он был осужден?
— Да нет, — ответил Форстер и посмотрел на Мону, как на зануду, сбивающую его с толку. — Обвинение не смогло ничего доказать. Не было доказательств.
— Кто его обвинял?
— Некая Сильвия Шмидт из Цюриха. Мы ее пока что ищем. Дело в том, что все это случилось десять лет назад, и…
— Десять лет?
— Ну и что? Домогательство все-таки…
— Ну ладно, — сказала Мона. — Значит, он пытался принудить ее вступить с ним в связь.
— В то время он был студентом-медиком, а эта, Сильвия Шмидт, — его, э-э, однокурсницей, или как там это называется. Он якобы неприлично прикасался к ней и угрожал.
— Как угрожал?
— Скорее шантажировал, чем угрожал. У нее в то время что-то было с профессором, и она не хотела, чтобы это стало известно. Он сказал, что если она… — Форстер сделал однозначный жест руками, что вызвало одобрительные ухмылки присутствующих, — тогда он ничего не скажет. Это Сильвии не понравилось, так и дошло до обвинения.
— Чем все это закончилось?
— Он все отрицал и утверждал, что на самом деле она была в него влюблена. Как я уже сказал, обвинение было снято из-за отсутствия доказательств. Против него никто не дал показаний.
— Довольно туманная история, — заметила Мона, за что получила сердитый взгляд Бергхаммера.
Бергхаммер зациклился на этом преступнике, это ей было ясно, и она знала, почему. Но проблема была в том, что она-то вообще во все это не верила. Ни секунды, особенно после допроса Клаудии Джианфранко. При этом Мона считала, что она не оставляла без внимания ни единого факта: Паоло Джианфранко действительно был несчастным, возможно, довольно нервным человеком, во время совершения преступлений он находился в городе, алиби у него не было, он имел доступ к героину и сам был наркоманом, и, в конце концов, у него была причина ненавидеть Плессена. И тем не менее, почерк обоих преступлений, психограмма преступника, блестяще разработанная Клеменсом Керном, никак не состыковывались с фактами по делу Паоло Джианфранко.
«С другой стороны, это тоже необязательно аргумент», — признала Мона про себя.
— Клеменс, — обратилась она к коллеге, — что ты думаешь об этом?
И Керн, к ее облегчению, сказал именно то, что она и ожидала, пусть даже чересчур осторожно формулируя свои умозаключения.
— Он… Его характеристики не совпадают с нашим профилем. Естественно, не обязательно, что это не он, однако…
— Вот именно, — сказал Бергхаммер, это было сказано с интонацией упрямого ребенка.
Вообще-то, это было на него не похоже и лишь демонстрировало, насколько это дело сидит у него в печенках. «Но не только у него нервы на пределе, — подумала Мона, — а каждое ложное подозрение отнимает больше времени, чем было позволительно».
— Мы, — продолжал Керн, — предполагаем существование серийного убийцы, ты знаешь об этом так же хорошо, как и я, Мартин, а он не подходит к этой схеме.
— Серийные убийцы могут производить на свое окружение впечатление совершенно нормальных людей…
— Да, — сказал Керн, — но Патрик, — он посмотрел на Бауэра, который мгновенно покраснел, — переговорил с семьей Джианфранко и его друзьями, он говорил по телефону с его матерью и обеими сестрами, и то, что они рассказали…
— Да? И что же такое они рассказали? — спросил Бергхаммер недовольным тоном и направил на Бауэра такой враждебный взгляд, словно Патрик хотел испортить ему все дело.
