«Боже, — подумал он, — Сабина Фрост». Та самая, на которую он с самого начала обращал меньше всего внимания, прежде всего потому, что ему была поставлена задача искать мужчину. Мужчину в возрасте от двадцати до тридцати лет. Сабине уже около сорока лет, и она, само собой разумеется, была женщиной. Давид пытался сохранять спокойствие, но тошнота, с которой он до сих пор справлялся, опять начала мучить его. Одновременно с этим он почувствовал, что его снова бросает в жар, пусть даже не такой сильный, как раньше, — несколько часов назад? Или минут? Он этого не знал. Давид знал лишь одно: он был болен, и ему нужен врач или хотя бы кровать, в которой он мог бы отлежаться.
Не сводя с него глаз, женщина вынула пачку сигарет из кармана брюк. С удивительной грацией она уселась, по-восточному скрестив ноги, и сдвинула край выреза шапочки себе под подбородок. Это действительно была Сабина. Она постучала пальцем по пачке и одна сигарета высунулась из нее. Сабина зажала ее во рту. Затем закурила и выпустила дым прямо на Давида. У него зачесалось в носу, и он вынужден был чихнуть — очень неприятная процедура, потому что он не мог двигаться. Сабина хрипло рассмеялась. Давид почувствовал свое тело, свои скрученные липкой лентой руки, онемевшие ноги. И все же он начал двигаться, вне себя от ярости на свою беспомощность, принуждавшей его быть пленником этой сумасшедшей идиотки. Зачем она все это сделала? Что она вообще тут делает? Хочет посмотреть, как он будет умирать? Он перевернулся на спину, затем, когда боль в руках стала невыносимой, на другой бок. Потом повернулся в прежнее положение, чтобы видеть Сабину, которая невозмутимо курила и, казалось, вообще не обращала на него внимания.
Наконец она потушила сигарету о пол и швырнула окурок мимо Давида под котел. Затем присела и наклонилась над лицом Давида. Глаза и губы у нее были старыми и опухшими. Одним движением, причинившим ему сильную боль, она сорвала липкую ленту с его губ. У Давида на глазах выступили слезы, но он побоялся издать хотя бы звук до тех пор, пока она не вынула у него кляп изо рта.
— Пить, — тихо сказал он хриплым голосом, боясь, что она снова заткнет ему рот. Это она все равно рано или поздно сделает. В этом он был уверен, как и в том, что добровольно она его отсюда не выпустит. Никогда. Она сняла маску, словно ей уже было все равно, узнал он ее или нет, а это могло означать лишь одно: его смерть была решенным делом.
Его единственный шанс состоял в том, чтобы оставаться в живых как можно дольше, пока кто-нибудь не обратит внимание на его отсутствие. Пока кто-нибудь не начнет его искать. Пока кто-нибудь его не найдет.
— Кстати, можешь орать так громко, как тебе хочется, — сказала Сабина, будто прочитав его мысли. — Тут тебя никто не услышит.
Если это так, то зачем она заткнула ему рот? Давид не спросил ее об этом.
Может, просто чтобы помучить его. Сабина небрежным жестом стащила с себя шапку полностью и бросила в угол — туда, где стоял ее рюкзак. Стало хорошо видно, что она очень бледная, волосы растрепаны, губы ненакрашены, вообще не было никакой косметики. Последнее особенно бросилось в глаза Давиду, потому что во время семинара она всегда была тщательно накрашена.
— Где я? — прохрипел он, чтобы она не ушла и не оставила его опять одного.
Если она уйдет, значит, он приговорен к смерти, он знал это точно. Сабина встала и поплелась к своему рюкзаку. Какое-то мгновение Давид боялся, что она просто взвалит этот черный мешок себе на плечи и исчезнет, и у него чуть было не вырвался протестующий крик. Но вместо этого Сабина нагнулась и стала рыться в рюкзаке. Наконец она вытащила из него бутылку с водой и вернулась к Давиду.
— Открой рот!
Давид послушно открыл рот, и Сабина приложила бутылку к его губам. Давид стал жадно пить, а поскольку он лежал на боку, то много воды пролилось мимо рта, его футболка намокла, но ему это было все равно. Если она дала ему попить, то значит, пока что оставляет его в живых. «Хорошая примета», — думал Давид, глотая имевшую привкус затхлости воду с таким наслаждением, как будто это было шампанское. «Хорошая примета, хорошая примета, хорошая…»
Сабина отняла у него бутылку, хотя он далеко еще не утолил жажду.
— Пожалуйста, — прошептал Давид.
Его губы были еще мокрыми, и он стал жадно облизывать их.
— Пожалуйста, еще.
Сабина, словно ничего не слышала, закрыла бутылку синей пластиковой крышкой с резьбой, но Давид не сдавался.
— Пожалуйста, дай еще, пожалуйста!
Для него эта полупустая бутылка, которую небрежно держала в руке Сабина, словно какую-то абсолютно второстепенную мелочь, стала вдруг самой важной вещью на свете. Красный туман клубился перед глазами Давида, в горле было такое ощущение, будто через него протащили колючую ветку, а то единственное, что ему могло сейчас помочь, Сабина только что спрятала в свой рюкзак. Сухое всхлипывание сотрясло Давида, смесь ярости и отчаяния.
Нет! Так просто он не умрет!
— Сабина! — услышал он свой голос.
Сейчас он уже звучал громче.
Она повернулась к нему с презрительной улыбкой на лице. В руке у нее была видеокассета, новая на вид, словно на ней ничего не было записано. Надписей на ней тоже не было. Она была похожа на ту, что Давид взял в кабинете у Фабиана.
— Что это? — спросил он, прикидываясь простаком.
— Ты, задница, ведь точно знаешь, что это!
— Не знаю. Без понятия.
— Он хотел, чтобы ты это посмотрел.
— Что? Видео?
Лицо Сабины вдруг сразу стало угрюмым. Она ничего не ответила. Просто стояла посредине подвала, словно не зная, что делать дальше.
— Кто он? — настойчиво продолжал спрашивать Давид.
Жажда сменилась страстным желанием не оставаться одному. Только бы не быть одному. Тем более, в темноте.
— Кто он? Что на этой кассете?
Он просто не мог остановиться.
— Тихо!
— Сабина…
Это было ошибкой — назвать ее по имени, а он сделал это уже во второй раз. Это было ошибкой — подчеркивать, что он ее знает, что может выдать ее, — из этого следовало, что он должен умереть, если она не хочет попасть в тюрьму по обвинению в тяжком преступлении. Какова мера наказания за похищение человека? Не менее десяти-пятнадцати лет тюрьмы, насколько он помнил. Потом он вспомнил мертвых полицейских и на секунду закрыл глаза. Похищение. Это преступление, с точки зрения Сабины, уже ничего не значило.
Сабина швырнула ему кассету под ноги. Он непонимающе смотрел на нее.
— Сейчас я смываюсь, — сказала она.
Выражение, которое вообще не подходило робкой плаксивой Сабине, какой он ее знал по занятиям у Плессена.
— Нет! Нет! — тут же закричал Давид и задергался в своих путах. — Не уходи! Останься здесь!
Он снова был маленьким ребенком, которого оставили одного в темной спальне. Он боролся с этим унизительным страхом, но в таком состоянии — связанному, промокшему от пота, измученному — ему просто-уже не удавалось сохранять хладнокровие.
