И вновь замолкает.
– Просто объясни, что твой отец делает в Портленде, – требую я.
В конце концов, мы для этого сюда пришли. Понять не могу, по какой причине Тайлер позволил отцу приблизиться к себе ближе чем на пятьдесят миль.
– Он дает деньги на мой клуб, – набравшись духу, говорит Тайлер. – Оплачивает страховку и аренду, занимается разрешениями. Платит за все, чего не могу позволить себе я.
– И все?
Я поднимаю ноги на сиденье и сажусь по-турецки.
– Как это случилось? Когда ты возобновил с ним отношения? С какого перепуга?
Мимо нас проходит какой-то мужчина. Тайлер ждет, пока тот исчезнет из виду, словно нас могут услышать.
– Сложно объяснить…
– Тебе было сложно сказать мне правду о нем с самого начала, – мягко напоминаю я. – И все же ты сказал. Говори, я слушаю.
Я подбадриваю его улыбкой.
Тайлер сглатывает комок в горле, внимательно рассматривая свои руки с голубыми венами.
– В ту ночь, когда я уехал… – начинает он, и я понимаю, что история будет долгая.
Он говорит очень тихо, проводя пальцами по рулевому колесу:
– …Я не знал, что делать. Просто ехал куда глаза глядят. Проезжая через Реддинг, остановился у дома бабушки с дедушкой. Я ехал всю ночь и устал как собака. Вот уж кого они не ожидали увидеть!
Тайлер поднимает голову, уголки его губ чуть дрожат.
– Я пробыл у них пару дней, пытаясь понять, что делать, как жить дальше. Помнишь фотографии на стенах? С моим отцом? Я не мог на них смотреть. Хотел их сорвать, и тогда дед велел мне убираться. Я дико разозлился, начал кричать на них, а они заявили, что я не умею держать себя в руках.
Он снова замолкает и морщится от боли, словно ему невыносима мысль, что бабушка с дедушкой могли так сказать.
– Самое страшное в том, что я знал: они правы. И с этим надо было что-то делать. Я не хотел быть таким психом.
Тайлер говорит так искренне, что у меня сжимается сердце. Он пережил столько боли, несправедливости, обид!
– Никто не вправе винить тебя, что ты так относишься к своему отцу, – говорю я, еле удерживаясь, чтобы не заключить его в объятья, как раньше, когда он нуждался в утешении.
– Но они вправе винить меня в том, что я не умею сдерживаться… Я хотел видеть тебя.
– Что?
– Когда я распсиховался из-за фотографий, я захотел увидеть тебя.
Тайлер несколько раз проводит пальцами по рулю и смотрит на старый «форд» напротив.
– Я понимал, что ненормально так зависеть от тебя. Надеяться, что ты скажешь: успокойся, возьми себя в руки, все будет хорошо. Поэтому я не вернулся. Я мог вернуться, я очень хотел вернуться! Но это был бы самый легкий путь.
Он перестает водить пальцами по рулю и замирает.
– Я находился на одинаковом расстоянии от Портленда и от тебя, и понял, что надо выбрать Портленд, потому что, если я не могу быть с тобой, нас хоть что-то будет связывать.
Волоски на руках встают дыбом, горло мгновенно пересыхает. Вдох-выдох, – напоминаю себе я, чтобы не перестать дышать.
– А при чем здесь твой отец?
– Ты можешь выслушать? обрывает меня Тайлер.
Я бросаю на него извиняющийся взгляд. Больше никаких вопросов.
– Я приехал сюда и первую пару недель вообще ничего не мог делать. Мне было очень плохо, я не знал, как обойтись без… травки или еще чего. – Он сжимает кулак и горько усмехается, а затем снова сдвигает брови. – Я просто не мог осознать, что моего отца выпустили из тюрьмы, нужно было дать выход гневу, который копился годами. Я не знал, как это сделать, и задумался, какие у меня есть возможности.
С каждым словом Тайлер говорит все тише. Сглатывает после каждого предложения и смотрит на свои руки, сжатые в замок на коленях.
– В конце концов я понял, что делать, хотя мне была ненавистна сама эта мысль. Мне… мне стыдно…
Он снова замолкает. Делает глубокий вдох и продолжает:
– В конце августа я записался к…
Он не может это произнести. Потом зажмуривает глаза и шепчет онемевшими губами:
– Записался к психиатру.
Я потрясенно молчу. Не знаю, чего я ожидала, но только не этого. Воздух вокруг меня словно сгустился. И долго звенит в ушах. Тайлер еще сильнее зажмуривает глаза. Мои губы изображают большую букву «О».
– Ты обратился к врачу?
Тайлер кивает, закрывая руками лицо. Никогда в жизни не видела его таким униженным.
– Мама всегда хотела, чтобы я поговорил со специалистом, – шепчет он сдавленным голосом. – Еще тогда, когда все раскрылось и отца посадили в тюрьму. Она хотела записать меня к психиатру, чтобы я мог рассказать обо всем постороннему человеку. Но я отказался.
Он отнимает одну руку от лица и трет глаза, все еще плотно закрытые.
– Мне было тринадцать. Я перешел в восьмой класс. Я не хотел быть мальчишкой, который лечится у психиатра. Я хотел быть таким, как все. Лучше бы я пошел тогда. Я понял, что все могло сложиться иначе, и подумал: еще не поздно. Я позвонил, записался на прием – и пожалел об этом, едва переступив порог. На первом сеансе я чувствовал себя самым большим кретином на свете. Сидел на кушетке под дурацким фикусом, и какая-то женщина, годившаяся мне в матери, спрашивала, что со мной. Доктор Брук спросила, на что я жалуюсь, и я выдал речь, которую готовил для турне. Я помнил ее наизусть и рассказал, как стих, как будто не о себе, так легче.
Я знаю: Тайлер не хочет, чтобы я его перебивала и задавала вопросы. И все же надо что-то сказать. Я протягиваю руку, и наши пальцы переплетаются.
– Сейчас тоже так? – спрашиваю я.
Он убирает вторую руку от лица, медленно открывает глаза и поворачивается ко мне:
– Извини. Мне трудно смотреть тебе в глаза.
– Ничего. И что было дальше?
– Ну, мы просто… разговаривали. Я приходил к ней два раза в неделю. Оказалось, что это не так страшно. А однажды, три недели спустя, доктор Брук спросила, не думал ли я поговорить с отцом. В присутствии специалиста. Она сказала, что это должно помочь. Я подумал, что она сумасшедшая.
Тайлер тянется к моей руке и начинает рисовать круги вокруг браслета на запястье.
– На следующем сеансе я сказал, что хочу попробовать. В глубине души мне всегда хотелось его увидеть. Я позвонил дяде Уэсу и повесил трубку. Потом снова позвонил и попросил передать отцу, чтобы он приехал в Портленд в следующий понедельник. Сообщил адрес кабинета и сказал, что это его единственный шанс. И быстро повесил трубку, пока не передумал.
– И он приехал?
– Да. Я дико нервничал в то утро, боялся потерять сознание прямо в кабинете. Я думал, он откажется. Если честно, даже надеялся, что он не приедет. Брук была настроена более оптимистично, и оказалась права. Он пришел минута в минуту.
