Карина тоже заявляла, что «они с Аликом» решили», «они с Аликом заметили»… Ну и конечно, про дочек она говорила «мы». «Мы пописали, мы покакали, мы погуляли». Ксению дико раздражало это «мы». Она Кирилла отделила от себя сразу же после роддома. Она спала, и Кирюша спал. Она поела, и Кирюша поел. Да, они гуляли, но Кирюша играл в песочнице, а она читала книжку. Не было никакого «мы». Ксения вдруг поняла, что плачет. А вдруг секрет счастливого материнства в этом «мы»? А вдруг Кирилл остался бы с ней, намертво связанный пуповиной? Вдруг не стоило отделять его от себя? И надо было говорить Алику «мы», а не «я и ты». Ксения всегда подчеркивала свою независимость. А дура Карина, выходит, оказалась умнее? Алик, вон, просто светится от счастья и тоже мыкает.
Карину про себя Ксения часто называла именно так – «дура Карина». Обычно это относилось к каким-то обыденным вещам и преодолению бытовых трудностей. Раз дура Карина справилась с ремонтом, значит, и она, Ксения, сможет. Раз дура Карина смогла выбрать краску для стен, то и у нее получится. В конце концов, раз дура Карина счастлива в личной жизни, то и она будет!
– Тесть с тещей хотят назвать внука Владимиром или Геннадием, – выдавил из себя Кирилл.
– Час от часу не легче, – выдохнула Ксения. – Назовите как хотите. Хоть по святцам.
– Катя и хочет по святцам, – промямлил Кирилл. – Она ведь крещеная и сына хочет крестить.
Ксения с ужасом посмотрела на сына. Это был уже принципиальный вопрос.
– Ты хотя бы помнишь, что твоя бабушка – еврейка? Твои предки в гробу перевернутся!
– Ну я не против, раз Катя хочет. Они же православные. И какая разница?
Ксения глубоко вдохнула и выдохнула:
– Послушай, я тоже крещеная. Но из уважения к твоим предкам, к твоей бабушке, я не стала тебя крестить. Твой отец тоже был против, и я не пошла против его воли. У тебя в роду слишком много евреев и атеистов.
– Ну и что?
– Ничего. Ты сам еще креститься не собираешься?
– Катя вообще-то хочет. Чтобы мы вместе… ну, с ребенком…
– Давай заодно и обрезание сделай. – Ксения сдерживалась из последних сил.
– Мам, там родственники… они будут настаивать. У них так принято.
– А у нас так не принято! У нас принято уважать чужую веру и чужие обычаи!
– Ну это же, в общем, формальность… – продолжал мямлить Кирилл. – Зачем из-за этого скандал устраивать? Пусть покрестят.
– Вот из-за этого и стоит устраивать скандал. Или ты уже превратился в бессловесную тумбочку?
– Я, если честно, не против. Все так делают. В смысле, детей крестят.
– Значит, ты будешь делать, как все? Даже не представляешь, как мне жаль. Я не просто разочарована. Мне обидно, что я ничего в тебя не заложила. Ничегошеньки. Ты делаешь так, как тебе скажут твои новые родственники. Ты ни на что не можешь повлиять. И не хочешь, что страшнее. Про крещение сам бабушке сообщай.
– Зачем?
– Что значит – зачем? Кирилл! Ты сам себя слышишь? У тебя есть дом, семья, родные!
– Ты как всегда… устраиваешь проблему. Ну, покрестят, это же не что-то ужасное.
– Кирилл, я сейчас сделаю вид, что тебя не слышала. Ты не видишь проблемы? Наверное, твои родственники ее тоже не видят. А я вижу. И Дина Самуиловна увидит. Ты чувствуешь разницу?
Кирилл молчал.
– Мам, я что хотел сказать… в общем, будет торжественная выписка из роддома. Ты приедешь? – промямлил наконец он.
– Ха, конечно. Разве я смогу пропустить такое событие? Это же выписка! Шарики, торт из памперсов! Наклейку на машину налепить: «Ура, у нас сын!» Или как там говорят твои родственники? Сы́на? Доча и сы́на? Не забудь написать на асфальте: «Катя, спасибо за сына!» – Ксения чувствовала, что срывается. – Знаешь, просто удивительно. Твоя бабушка, как всегда, оказалась права. Она мне тоже про выписку сказала. Господи, неужели вы такие предсказуемые? Нет, примитивные!
– Мам, ну, можешь не приезжать. Потом заедешь домой. Чего ты завелась?
– Это когда – потом? И куда это – домой? – Ксения перешла грань. Она уже кричала.
– Ну к нам, туда. Катя говорит, что первые сорок дней нельзя ребенка никому показывать. Вроде примета такая. А потом – пожалуйста.
– А про девять дней Катя ничего не говорит? То есть я, бабушка, должна соблюдать какую-то дебильную традицию и не смогу увидеть внука через неделю или через две после выписки? Какие еще традиции я должна выучить и соблюдать? Ты сам себя слышишь? И почему вдруг другой дом стал для тебя родным? Катя сказала, Катя решила. Ты говоришь, как Карина твоего отца: «Мы, нам, к нам». У тебя интеллект упал до уровня Карины?
– Мам, при чем здесь Карина? Что ты накручиваешь? Это вроде бы научно оправдано – инфекции всякие можно занести.
– Ну да, кто бы сомневался. А если у ребенка появятся сопли, вы его святой водой будете поливать?
– Мам, не придирайся. При чем здесь святая вода?
– При том, что ты сейчас сделал выбор. Твоя семья стала тебе не нужна. Твой дом – больше не дом. И ты готов даже веру сменить, если того пожелает твоя жена! У тебя есть бабушка! Ты хоть об этом помнишь? Если твой отец забыл, то передай ему – Дина Самуиловна хочет увидеть правнука. Она имеет на это право. И желательно некрещеным! И пусть этого ребенка зовут хоть Добрыней, но ты проявишь уважение к своей бабушке! И твоя жена, и ее родственники будут как минимум с ней вежливыми! Твоя бабушка – еврейка. Твой отец – еврей. И сейчас мне очень жаль, что я не еврейка. Вот поверь, не думала, что это скажу.
– Мам, папа сказал, чтобы я делал, как считаю нужным. Не дави на меня.
– Мне плевать, что сказал твой отец. Он свою жизнь не может построить и еще имеет наглость давать тебе советы? Я буду давить. Если ты лишился мозга со своей Катей, то я буду давить! В конце концов, я законная бабушка, а Карина – никто. Вообще никто. Пусть она своих детей хоть в буддизм обращает, но к моему – напоминаю: моему – внуку она не подойдет. Это понятно? И кстати, бабуля на выписку собирается. Ей не хватает светской жизни. О господи, разве ты ничего не чувствуешь? Не понимаешь? Ну нельзя так делать. Просто нельзя.
– Хорошо, я понял. Мам, я пойду, ладно?
Кирилл ушел. Ксения сидела и плакала. У нее все-таки началась мигрень. После второй болеутоляющей таблетки, которая не подействовала, она позвонила Сергею.
– Ты мне нужен. Я одна не справлюсь. Мне плохо.
Он был у нее через час.
– Все, хватит, я тебя забираю к себе, – сказал он. – Даже не думай мне возражать.
– Не думаю, – промямлила Ксения. – Я давно мечтала, чтобы кто-нибудь забрал меня к себе.
За городом Ксении сразу стало легче. Боль отступила. Она сидела в саду и пила коньяк.
