Вот только никто не объяснил рабочим, которые должны были поселиться в этих новых «машинах», что это инструменты, а не вместилища домашнего уюта. Первая группа жильцов просто отказалась туда въезжать: им не понравился ни внешний вид, ни стиль творений Ле Корбюзье. Тогда дома отдали рабочим победнее. Новые жильцы сразу же принялись переделывать творение архитектора: на строгих фасадах появились традиционные деревянные ставни и каменная облицовка, четкие модернистские линии размывались цветочными горшками на окнах, внутренние стены разрушались и переносились, чтобы создать более просторные комнаты, плоские бетонные крыши, которые начали протекать, заменялись двускатными черепичными, окна переделывались, чтобы уменьшить поток света и чтобы внутри было не так жарко.
Этот эпизод часто вымарывают из истории архитектуры, но его стоит запомнить. Со временем Фонд Ле Корбюзье обвинил в этой неудаче продавцов, допустивших в поселок покупателей из низших классов, а историкам этот факт служил как иллюстрация плохого вкуса буржуазии. Сам Ле Корбюзье не без иронии заметил: «Знаете, жизнь всегда права, а архитектор неправ»11. К сожалению, в истории архитектуры слишком часто встречается равнодушие к реальной жизни людей, но, как мы видим, жизнь улицы всегда находит способ заявить о себе. Это со всей наглядностью проявилось в одном из самых знаменитых споров о градостроительстве в истории.
У Роберта Мозеса, пожалуй, был шанс стать одним из величайших мыслителей-урбанистов XX века. До 1961 года он, несомненно, был ведущим градостроителем Америки: его отличали неутолимая жажда власти и бескомпромиссность, и он переделывал Нью-Йорк как хотел. Однако именно в этом году у него случился спор с Джейн Джекобс — журналисткой и общественницей, которую вынудила к действию угроза, нависшая над ее собственным кварталом.
Еще в молодости Мозес отличался амбициозностью; получив образование в Йеле и Оксфорде, защитив диссертацию по политологии в Колумбийском университете, он решил посвятить себя управлению городами. Это был преданный делу, современный человек и к тому же идеалист. В одном из его юношеских стихотворений проглядывает страстное стремление строить лучшее будущее:
Завтра!
Мы знаем, что оно придет
Завтра!
И все откладываем на
Завтра!
Но надо встретить новый день,
А не шептать со вздохом
«Завтра»!12
Такой настрой был характерен почти для всех архитекторов и градостроителей того периода: решимость в попытках контролировать будущее, догматическая потребность в упорядочении неизвестного и непреклонная убежденность в своей правоте, невзирая на любые контраргументы. Первой задачей Мозеса стала реорганизация системы найма работников и закупок в структурах нью-йоркского муниципалитета. Когда он успешно осуществил эту бюрократическую революцию, ему было предложено любое место работы на выбор, и Мозес предпочел Управление паркового хозяйства, рассчитывая создать систему зеленых зон в масштабах всего штата. С 1920-х по 1960-е годы ему удалось увеличить общую площадь парков Нью-Йорка в два с лишним раза, оборудовать 658 новых спортивных площадок и 27 километров пляжей. Однако его методы с самого начала отличались бесцеремонностью: одному фермеру с Лонг-Айленда, чей участок препятствовал осуществлению его планов, Мозес заявил: «Если нам понадобится ваша земля, мы ее заберем»13.
Замыслы Мозеса становились все масштабнее; их подпитывал рост госрасходов в период Нового курса Рузвельта. Он занимал 12 государственных должностей одновременно, координируя проекты по всему городу. В 1930-х он обратил внимание на проблему транспорта и уже в 1936 году завершил строительство комплекса мостов Трайборо, соединивших Манхэттен, Квинс и Бронкс. Годом позже был введен в эксплуатацию мост «Марин-Парквей-Джил-Ходжес-Мемориал» через залив Джамейка-Бей между Бруклином и Квинсом. Была спроектирована и проложена через старые кварталы сеть скоростных шоссе и автострад, везде, где возникали пробки, дороги расширялись. Мозесу не разрешили построить мост между Бруклином и Бэттери-парком на южной оконечности острова, но позволили проложить тоннель «Бруклин-Бэттери».
В конце десятилетия, когда ему поручили организацию Всемирной выставки 1939 года, Мозес уже мечтал о полном обновлении города. Местом для выставки был выбран пустырь Флэ-шинг-Мидоу, а ее темой — «мир завтрашнего дня». Мозес убедил General Motors профинансировать экспозицию «Футурама». Это был макет города будущего, максимально приспособленного для автомобильного транспорта: центр заменили гигантские автострады, обрамленные парковыми зонами с небоскребами, пригороды соединялись прямыми скоростными шоссе. Автор макета Норман Бел Геддес заметил: «Скорость — это клич нашей эпохи». «Футурама» прославляла удобство, безопасность жизни, отгороженной от внешней среды корпусом беспрепятственно носящегося по городу автомобиля, и идеал скорости, заменяющей непредсказуемые контакты с людьми.
После Второй мировой войны Мозес не оставил своих замыслов, начав в Манхэттене создавать город для автомобилей и устанавливать свой новый порядок в городском хаосе. В 1940-1950-х годах этот «король Нью-Йорка» стал строить свой «автополис», снося старые и ветхие дома и сооружая небоскребы на 28 тысяч квартир. В Верхнем Вест-Сайде он запланировал создать «очаг культуры» в виде Линкольн-центра; дорожная сеть мегаполиса была реструктурирована — площадь Коламбус-Серкл стала нью-йоркским «Колизеем». Мозес также боролся за размещение в Нью-Йорке штаб-квартиры ООН: ее здание, спроектированное Ле Корбюзье в 1950 году, стало одним из самых ярких символов современного города. К середине 1950-х он приобрел непререкаемый авторитет: весь мир соглашался не только с диагнозом, который он ставил городу, но и с радикальным хирургическим методом его излечения. На короткое время возникло ощущение, что Мозес нашел ответ на давний вопрос: как создать счастливый город.
Джейн Джекобс, с ее любовью к цыганской бижутерии и неизменной широкой улыбкой, отличалась острым умом. Она родилась в 1916 году в Скрэнтоне (штат Пенсильвания), перебралась в Нью-Йорк в годы Великой депрессии и зарабатывала на жизнь стенографией, по вечерам оттачивая журналистские навыки. Ее статьи публиковались в Vogue и Sunday Herald, где она приобрела репутацию специалиста по городской жизни. Кроме того, она поступила на вечернее отделение Колумбийского университета, где проучилась некоторое время, но не стала получать диплом. В годы войны Джекобс работала в Управлении военной информации; именно в это время она встретила Роберта Джекобса и стала его женой. В 1947 году они переехали в квартиру над продовольственным магазинчиком в доме номер 555 по Гудзон-стрит, в довольно запущенном квартале Гринвич-Виллидж. Этот район, из которого многие предпочли уехать, был застроен ветхими домами XIX века. Отчасти окружающий хаос проник и в ее жилище: друзья вспоминают, что оно было крайне неряшливым, но отражало ее яркую индивидуальность. Именно здесь Джекобс начала наблюдать за «балетом Гудзон-стрит» и поняла сложные принципы функционирования квартала, которые позднее описала в «Смерти и жизни больших американских городов».
