Насколько велика пропасть между этой амбициозной мечтой и реальностью, стало ясно, как только я вышел со станции Бандра. Прямо с перрона я попал на пешеходную эстакаду над путями, заканчивающуюся длинной крытой галереей. С ее высоты сразу же стало ясно, что эстакада сооружена не только над путями, но и над незаконным поселком, отделенным от движущихся поездов лишь несколькими метрами и грудой мусора. На этой «ничейной земле» люди соорудили себе дома — хижины и сарайчики. В поселке играли дети, женщины болтали, стоя у дверей, козы жевали свою привязь — шла повседневная жизнь уже сформировавшегося сообщества.
Далее эстакада проходила над широкой улицей, ведущей к другому незаконному поселку, побольше первого. Здесь жилища выглядели посолиднее — некоторые дома были построены из кирпича, другие имели до трех этажей. С галереи можно было даже заглянуть в окна верхних комнат. На улице, недавно заасфальтированной, располагались магазинчики, мастерские и склады. Конечно, это были трущобы, но они существовали здесь уже давно, и их жизнь отличалась организованностью и предприимчивостью, резко контрастируя с пустыми улицами близлежащего КБК. Ясно, что эстакаду соорудили, чтобы связать станцию с комплексом и не решать при этом проблему нелегальных поселений. Довольно странный способ строительства города!
На эстакаде по пути к Комплексу Бандра-Курла
Создание КБК и мечты о Мумбае-аэротрополисе необычайно увеличили ценность земли вокруг аэропорта. Но так случилось, что именно на этой земле расположен самый большой в мире район трущоб — Дхарави. Направившись от КБК на юг и пройдя всего пять минут по Бандра-Сион-Линк-роуд, я оказался на окраине самой густонаселенной трущобы в Азии, где на площади 2,4 квадратного километра живет около миллиона человек.
Первые попытки изучения феномена трущоб были предприняты в Британии в 1820-1830-х годах, когда либералы-реформаторы, например Эдвин Чадвик, впервые связали друг с другом проблемы бедности, жилья и здоровья населения. Лондон в то время уже был крупнейшим городом мира, с 1800 по 1840 год его население выросло почти вдвое, и столица уже еле вмещала всех своих жителей. В 1861 году журналист Джон Холлингсхед посетил одно из жилищ в печально знаменитых трущобах:
Небольшой двор был покрыт вязкой жижей и гнилью. Узкое оконце задней комнаты на первом этаже настолько заросло грязью, что через него ничего нельзя увидеть, а кухня представляла собой закопченную пещеру, наполненную неописуемыми отбросами и мусором, — одну из тех, что санитарный инспектор еще год назад приговорил к сносу. Хотя передняя и задняя двери дома были открыты настежь, в нем царила тошнотворная вонь, а когда открывалась дверь какой-нибудь комнаты, смрад выходил из нее волнами. В одной комнате я обнаружил семью из шести человек, а в соседней ютилось пятеро4.
Лондон в XIX столетии был не единственным городом контрастов. Примерно в то же время Наполеон III поручил барону Осману снести средневековые кварталы Парижа и проложить на их месте широкие бульвары. Это был первый случай масштабной расчистки трущоб, но с бедностью не было покончено, жители снесенных кварталов лишь переместились в другие, столь же нищие районы города, ухудшив их положение. Бедняков считали отходами программы благоустройства, с которыми можно поступать как вздумается.
Аналогичные проекты по устранению человеческих «отбросов» индустриализации осуществлялись во многих странах Европы. В большинстве случаев трущобные районы возникали из-за дефицита жилья, когда спрос превышал предложение. Поэтому дома в бедных кварталах делились на клетушки, которые сдавались в аренду за гроши. Владельцы считали невыгодным ремонтировать свою недвижимость и оставляли дома ветшать. Вслед за этим из кварталов уходила надежда, и дело довершали болезни, нищета и отчаяние. Политическая философия того времени привлекала последние научные открытия для обвинения бедняков в генетической деградации, чтобы приклеить несчастным ярлык «чужих», использовались расовые стереотипы, с церковных кафедр их осуждали морально, и жертвы теряли самоуважение и гордость.
В 1880-х годах молодой журналист Якоб Риис посетил район дешевых доходных домов в Нижнем Ист-Сайде на Манхэттене. В свое время Риис прибыл в Америку из Дании с 40 долларами, занятыми у друзей, золотым медальоном и письмом к датскому консулу, так что с жизнью в трущобах ему пришлось познакомиться не понаслышке. Затем он уехал из города в поисках лучшей жизни, работал плотником, батраком на ферме, трудился на кирпичном заводе и время от времени оказывался в такой нужде, что вынужден был ночевать на могильных плитах и питаться лишь яблоками-паданцами. В Нью-Йорк он вернулся успешным торговцем, но партнеры-мошенники присвоили его прибыль и товар, так что Риису снова пришлось жить в трущобах, в районе Файв-Пойнт. Потом он посвятил себя политике и журналистике, получив работу криминального репортера в New York Tribune. В результате Риис обзавелся офисом на Малберри-стрит и начал описывать окружающую его жизнь трущоб.
Книга Рииса «Как живет другая половина», опубликованная в 1889 году, представляла собой описание района Файв-Пойнт во всех ужасающих подробностях нищеты и призыв к борьбе с тлетворным влиянием трущоб. Этот район не всегда был таким запущенным: в свое время там жили так называемые «никербокеры» — манхэттенская аристократия. Но со временем богачи уехали, дома стали сдавать в аренду, и в них поселились люди совсем другой категории.
Местные домовладельцы пользовались бесправным положением рабочих-мигрантов, размещая по шесть человек в комнате, чтобы получить максимум прибыли. Бытовые условия и уровень жизни стали хуже некуда. Риис отмечал: «Вместо 15 тысяч доходных домов, вызывавших отчаяние у поборников санитарии 20 лет назад, мы сегодня имеем 37 тысяч, и проживает в них более 1,2 миллиона человек». Поток иммигрантов не иссякал, и ситуация стала просто катастрофической: среди обитателей трущоб часто вспыхивали эпидемии, косившие всех, независимо от расы, возраста и пола.
Насколько серьезной была проблема трущоб, видно из описания печально известного уголка района — Бэнда:
В комнате менее 13 футов в длину и ширину спало 12 мужчин и женщин — двое или трое на нарах, устроенных в подобии алькова, остальные на полу. Эту ужасающую обстановку тускло освещала керосиновая лампа, возможно, чтобы другие, приходящие позже жильцы могли найти путь к своим «кроватям», ведь была еще только полночь. Из смежной прихожей, где в полутьме можно было различить силуэты троих лежащих людей, доносился сердитый плач младенца. Эта «квартира» была одной из трех, что мы обнаружили за полчаса в двух соседних зданиях, — все они были также переполнены. Большинство этих людей снимали «койко-место» по пять центов за ночь. По сравнению с ними другая комната, на верхнем этаже, почти пустовала: там жили только четверо — двое мужчин, старуха и девушка. Домовладелец с гордостью открыл дверь и величавым жестом показал, как сильно ему пришлось пожертвовать собственными интересами, чтобы соблюсти закон5.
