Городская улица — это сложная сущность, которая всегда находится в развитии. Дать определение этому понятию непросто, но, когда мы ее видим, мы понимаем, что это именно она. Незавидный результат одной из недавних попыток определить это явление выглядит так: сложная система — «это система, состоящая из сложных систем»4. Эта идея улицы как сложности имеет необычное происхождение: она родилась в годы Второй мировой войны в американских научных лабораториях, где ради победы над нацистской Германией собралось немало выдающихся умов. Это неожиданное междисциплинарное взаимодействие оказало влияние на наши представления о мире: в частности, из сочетания электронных вычислений, криптографии и ракетных технологий родилась наука нового типа.
В 1948 году в American Scientist появилась статья Уоррена Уивера, главы Фонда Рокфеллера — одной из ведущих спонсорских организаций США, — где автор высоко оценил наработки военных лет и попытался продемонстрировать, что эти совместные усилия и развитие компьютерных технологий могут дать ответ на новые вопросы, которые прежде оставались без внимания.
До сих пор, отметил он, ученые сосредоточивали внимание на двух разновидностях исследований: решении «простых» проблем с минимальным количеством переменных (например, взаимодействие Луны с Землей, скатывание мраморных шариков по склону или эластичность рессоры) и проблем «дезорганизованной сложности», содержащих так много переменных, что рассчитать поведение отдельных элементов просто невозможно (прогнозирование траектории молекул воды в реке, организация работы телефонного коммутатора или сведение баланса страховой компании). Существует, однако, и третья категория проблем: они связаны с «организованной сложностью». Уивер дал краткую характеристику этой новой научной сферы:
Почему осинник двухлетний раскрывается именно по вечерам? Почему соленая вода не утоляет жажду? <...> От чего зависят цены на пшеницу? <...> Как разумно и эффективно стабилизировать валюту? До какой степени можно доверяться свободному взаимодействию таких экономических сил, как спрос и предложение? <...> Как объяснить модель поведения организованной группы людей, например профсоюза, объединения промышленников или расового меньшинства? Несомненно, здесь задействовано множество факторов, но столь же очевидно, что в данном случае необходимо нечто большее, чем математические расчеты средних величин5.
Только такой изобретательный (и увлеченный) человек, как Уоррен, мог выработать иной взгляд на жизнь, и его статья определила новый путь поиска закономерностей и порядка в кажущемся хаосе. Поставив вопрос, можно ли найти связь между вирусами, генами, колебаниями цен на пшеницу и поведением групп людей, Уоррен дал на него такой ответ: «Все это вопросы, в которых необходимо одновременно учитывать значительное число факторов, связанных друг с другом в органичное целое. Согласно предлагаемой нами терминологии, они представляют собой проблемы организованной сложности»6. Как позднее Джекобс, наблюдавшая за улицами Манхэттена, Уивер предположил: под внешней хаотичностью можно обнаружить невидимый порядок или принцип и, чтобы превратить эти странные ритмы в формулы, нужна наука нового типа. Ученым следует изучать не отдельные элементы, а связи между ними, их взаимоотношения и взаимодействие. Он предположил, что мир состоит из систем, групп взаимосвязанных единиц, оказывающих друг на друга мощное воздействие. Таким образом, задачей «теории сложности» должно быть выявление первоначальных форм системы и расчет особой динамики, которая их меняет.
Работы Уивера стали образчиком для науки о самоорганизующихся системах; со временем эти идеи открыли новые направления исследований в биологии, технике, физике, кибернетике и химии. Ориентируясь на его труды, Е.О.Уилсон провел новаторское исследование жизни муравейников и создал социобиологическую концепцию «сверхорганизма». Теория сложности сыграла важнейшую роль в разработке метода коммутации пакетов, лежащего в основе интернета. Она же легла в основу модели ценообразования опционов Блэка-Шоулза, которая в 1990-х годах привела фонд Long Term Capital Management на вершину финансового успеха, а затем, в 2000 году, к банкротству; и «гипотезы Геи» Джеймса Лавлока, согласно которой Земля представляет собой самоорганизующуюся структуру. Она применялась даже для анализа прочности социальных связей и в качестве интересного нового инструмента для «картографии» мозга.
Джейн Джекобс одной из первых взглянула на город с точки зрения сложности. Она не была ни ученым, ни архитектором, ни проектировщиком, ни чиновником, но ее мысли о функционировании города, почти интуитивная вера в сложность «организма» улиц оказали большое влияние на нынешнее развитие городов. В своей самой известной работе — «Смерть и жизнь больших американских городов» — она выступает со словом в защиту сложных пространств: «Под кажущимся беспорядком старого города там, где он функционирует успешно, скрывается восхитительный порядок, обеспечивающий уличную безопасность и свободу горожан. Это сложный порядок... Этот порядок целиком состоит из движения и изменения, и хотя это жизнь, а не искусство, хочется все же назвать его одной из форм городского искусства. Напрашивается сравнение с танцем»7.
Этот танец Джекобс назвала «балетом Гудзон-стрит», по имени того места, где она жила в Гринвич-Виллидже. Противореча традиционному взгляду на город как на пространство грандиозных бульваров и упорядоченных пространств, Джекобс считает геномом мегаполиса хаотичный уличный пейзаж. Город — это собрание сложных пространств, а не рациональных элементов. Этот причудливый уличный ландшафт — пожалуй, самое важное, и сейчас почти забытое, определение того, что представляет собой город, и именно здесь, во взаимодействии таких разных людей, живущих обычной жизнью и занимающихся своими делами в своем квартале, кроется гений мегаполиса. Если бы градостроители и архитекторы уделяли больше внимания необычным способам реализации сложности и больше думали о жизни улицы, а не видели в ней лишь пустое пространство между зданиями, наши города были бы совершенно иной — и, возможно, еще более приятной средой обитания.
Но проблема со сложностью заключается в ее непредсказуемости: подобно живому организму она развивается неожиданными путями. Итак, если бы мы поместили город в лабораторию, как бы он выглядел? У голландского архитектора Рема Колхаса есть много радикальных мыслей о городе. Работая преподавателем архитектуры и дизайна в Высшей школе дизайна Гарвардского университета, Колхас вместе с коллегами выдвинул идею программируемого города — Римской операционной системы (Roman Operating System, сокращенно ROS). Как отмечает Уивер в одной из своих первых работ, сложная система начинается с удивительно простого набора элементов, поэтому Колхас разбирает город на базовые компоненты, «стандартные части, размещенные на матрице»8. В основе этих частей лежат «строительные блоки» Рима — древнего города, первоначально возникшего на берегах Тибра, но затем его модель была распространена на все уголки империи, и поныне ей следуют многие западные мегаполисы.
Колхас надеется добраться до главных составляющих города: того, что необходимо ему для процветания. Но еще больше он хочет показать, как в результате взаимодействия эти элементы претерпевают самые неожиданные изменения. Как и в любой сложной системе, мы можем выявить первичные компоненты, но не в состоянии предугадать, что произойдет, когда они соединятся. Таким образом, элементы города — от арок, храмов и акведуков до принципов шахматной планировки и римского градостроения — развиваются и перемешиваются в городском пространстве. Когда город полностью запрограммирован, отмечает Колхас, остается нажать кнопку «пуск» и наблюдать, как он растет.
