В своей книге «Магия урбанизма» Майк Дэвис показывает, как латиноамериканская община изменила географию Лос-Анджелеса, создав собственный анклав в центре, в бывшем главном промышленном районе, тогда как в долинах, на побережье и окрестных холмах большинство жителей по-прежнему составляют «англосаксы». Кроме того, латиноамериканская община концентрируется в определенных отраслях городской экономики: секторе услуг, общепите, легкой промышленности, жилищном строительстве. Районы, где живут латиноамериканцы, меняются: магазины и улицы становятся другими, из окон грохочет музыка, фастфудом торгуют прямо на тротуарах. В пригороде Саутгейт отличия проявляются даже в расцветке домов. Кроме того, община способствует появлению альтернативных общественных пространств: в ткань города теперь вкраплены placitas — маленькие площади. Дэвис отмечает:
Вся Латинская Америка стала динамо-машиной, вновь зажигающей огни на темных пространствах североамериканских городов. В архитектурных и градостроительных вузах ведется много абстрактных разговоров о необходимости «реурбанизации» американских городов, но мало кто замечает, что иммигранты из Латинской Америки и Азии уже осуществляют ее в огромных масштабах12.
Нынешний Марсель — французский порт на Средиземном море — первый город Европы, где большинство населения составляют мусульмане. Это произошло в результате значительной иммиграции из Северной Африки и стран Магриба. Давно уже ходит шутка: Марсель — это первый африканский этап знаменитого ралли «Париж-Дакар». Но, гуляя по городу, подмечаешь не только эту особенность. Оказавшись в районе Старого порта летом 2012 года, я почувствовал, что Марсель ищет новую идентичность сразу на нескольких разных уровнях. К тому времени его уже объявили «культурной столицей Европы» 2013 года, и город активно к этому готовился. Исторический центр, некогда славившийся «колоритом запущенности», превращался в крупнейшую пешеходную зону Европы. Старые здания — символы былого величия — подновляли и чистили. Марсель — оживленный порт, видавший лучшие дни, — преобразовывался в «исторический заповедник», отринувший последние десятилетия своей истории.
Но буквально по соседству, поднявшись из центра к площади Нотр-Дам-дю-Монт, можно было увидеть совершенно иное пространство. У подножия холма выстроились марокканские лавки, где громоздились горы оливок и продавцы совками отмеряли разноцветные пряности. Чуть дальше обнаружился магазин тканей, набитый до самого потолка рулонами ярко окрашенного сукна из Центральной Африки. В ожидании вечера у небольшого кафе, специализирующегося на кухне островов Зеленого мыса, разжигали мангал.
Очевидно, находясь в центре, нельзя было увидеть всю палитру города — новый Марсель рождается на периферии, в пригородах. Тем не менее даже здесь возникало ощущение, что новый город прорастает из ткани старого, что иммигранты используют и адаптируют традиционные общественные пространства в поиске компромисса с европейским укладом. В таких уголках Марсель представал не французским или африканским городом — это было нечто промежуточное.
Именно это энергичное смешение культур пробуждает гений мегаполиса. По мере того как мы становимся все более мобильными, город обрастает связями по всему миру, а по мере укрепления этой сети связей он начинает вырабатывать собственную идентичность. Именно это имела в виду Саския Сассен, говоря о «глобальном городе». Глобализация сплачивает горожан: у тех, кто живет в городах, больше общего, чем у людей за его пределами. Существует набор норм, кодекс поведения горожанина, «паспорт», позволяющий переезжать из одного города в другой, с востока на запад, не меняя свои привычки. По мнению Сассен, «глобальный город» — это порождение глобализованной экономики: ощущение принадлежности к породе горожан определяется нашим местом на мировом рынке, от которого зависят наше поведение, надежды и страхи. Величайшие города мира — Лондон, Нью-Йорк и Токио — превратились в «один транстерриториальный рынок»13.
Таким образом, формирование этой всемирной сети городов не обходится без последствий, ведь мегаполис — это не только смешение культур, но и среда, влияющая на рынки. Возьмем связь между выселением людей во Флориде и результатами дефолтного свопа по проблемным кредитам — этот непонятный для обычного человека финансовый инструмент был разработан для страхования рынка субстандартной ипотеки — в банках разных стран. Семья взяла кредит, чтобы купить собственный дом, стать частью определенного сообщества. Однако ее обязательство оплатить заем и график платежей объединили с аналогичными обязательствами других семей, фирм и учреждений, а затем перепродали их в виде «пакета», где рискованные ставки якобы уравновешиваются более надежными инвестициями. После 2008 года, когда семьи вдруг оказались не в состоянии выполнять свои обязательства, по мировой финансовой системе прокатилась шоковая волна. От нее не уберегся ни один из участников этой системы трансакций.
Глобальная система отличается высоким уровнем взаимозависимости, и даже в отсутствие таких потрясений, как мировой финансовый кризис, мы можем убедиться на другом примере, как происходящее в одном городе может воздействовать на другой. Белье и хлопчатобумажные изделия для ряда ведущих предприятий розничной торговли центральных районов Лондона и Нью-Йорка изготавливаются в Бангладеш, в городе Читтагонг. Производство перенесли туда еще в 1960-х годах, когда заказывать эти товары на фабриках в Брэдфорде на северо-западе Великобритании стало слишком дорого. С 2010 года работники бангладешских текстильных фабрик, снабжающих такие сетевые магазины, как Walmart, Tesco, H&M, Zara, Carrefour, Gap, Metro, JCPenney, Marks & Spencer, Kohl’s, Levi Strauss и Tommy Hilfiger, ведут борьбу за повышение минимальной зарплаты. Незадолго до этого правительство увеличило минимальную оплату труда с 25 до 45 долларов, но рабочие утверждали, что владельцы фабрик не выполнили это решение. Уже как минимум один из заказчиков начал искать новых производителей в Китае и других странах, где издержки ниже, а трудовых конфликтов меньше. Производство одежды приносит Бангладеш до 10 миллиардов долларов ежегодно, и правительство страны полно решимости сохранить конкурентоспособность этой отрасли. Результатом стали стычки, забастовки и острые споры: рабочие пытаются защитить свои права, даже если это подрывает их собственную конкурентоспособность на рынках сбыта14.
Эпоха, когда мир был разделен на «развитые» и «развивающиеся» страны, подходит к концу. Последствия кредитного кризиса 2008 года для городов всей планеты приводят нас к весьма отрезвляющим выводам о состоянии мировой экономики. Если говорить о ведущих городах мира, то темпы роста Нью-Йорка, Токио, Лондона (0,35, 0,6 и 0,8% соответственно) практически равны нулю; слово «развитый» стало почти синонимом слова «застойный». В других случаях, как мы видели, например в городах «ржавого пояса» вроде Детройта или постсоветских государствах Восточной Европы, порой наблюдается сокращение численности городского населения. В то же время темпы развития таких городов, как Карачи в Пакистане (4,9%), Луанда в Анголе (4,7%) или Пекин (4,5%), показывают, что в ряде регионов мира урбанизация проходит с впечатляющей скоростью.
В обозримом будущем города вроде моего родного Лондона и Нью-Йорка продолжат лидировать в экономике; в остальном же «группу главных городов» ждут перестановки. В 2012 году риелторская фирма Knight Frank и Citibank подготовили «Доклад о благосостоянии», где представили «первую десятку» самых значимых городов мира в настоящее время и спрогнозировали ее состав через 10 лет. Эта версия демонстрирует быстрое «движение на восток»:
