За четыре года войны моя родная “Комсомолка” потеряла шестнадцать корреспондентов – больше других столичных изданий. Но еще больше людей арестовали в 1937–1938 годах. Почти всех ведущих сотрудников тогда без всякой вины бросили в сталинские лагеря…»
Мораль. Журналистика не была и не могла быть обособлена от жизни общества и государства и становилась важной частью системы произвола.
Комментарий. Наиболее полно дух партийной политики того периода в области прессы отразился на страницах журнала «Большевистская печать». Его публикации имели директивный характер. Так, в редакционной статье «Новые задачи», в № 4 за 1937 год, редакциям дано указание «ликвидировать свою собственную беспечность, свое собственное благодушие, свою собственную политическую близорукость. Это предполагает преодоление гнилых теорий, разоружающих и размагничивающих нашу бдительность, о которых говорил товарищ Сталин. Это предполагает повышение уровня большевистской самокритики и революционной бдительности».
Установочный характер имела и передовая статья «Бдительность и еще раз бдительность!» в номере «Большевистской печати», который вышел после судебного процесса над так называемым троцкистско-зиновьевским террористическим центром, где всей журналистике ставились задачи выковать «большевистскую бдительность – самое острое орудие в борьбе с врагами». Каким образом следовать выполнять эти задачи? Анализ директивных публикаций того времени свидетельствует о существовании соответствующей программы. Прежде всего, требовалось освещать процессов «врагов народа» в погромном тоне. Работникам прессы предлагалось по-новому смотреть «на отдельные, так называемые производственные неполадки, аварии, крушения и взрывы» – не как на издержки неумелого руководства, безудержной гонки под флагом энтузиазма, а как на происки врагов. Рекомендовалось объявить поход «за создание таких условий работы на всех участках социалистической стройки, которые бы исключали самую возможность вредительства». В связи с чем «надо изо дня в день на конкретных примерах учить массы распознавать врага-двурушника, в какую бы тогу он ни рядился, какую бы личину на себя ни надевал».
«Большевистская печать» обращала внимание редакций на попытки проникновения «врагов народа» в журналистику. Дескать, они стремятся захватить в свои руки газеты, «притупить такое острое орудие борьбы, как печать, обратить его против партии», «пролезть в аппарат наших газет, журналов и издательств», что уже якобы произошло в Соцэкгизе, Белорусском Госиздате и т. д. Приводились «конкретные примеры». Журнал рекомендовал «еще и еще раз прощупать, нет ли среди редакционного коллектива, среди псевдорабкоров и в рядах авторского актива скрытых врагов, вроде «журналистов» Радеков, Сосновских, Роммов и Бухарцевых, Пикалей и Вернеров и прочих разоблаченных их мелких подручных…»
Рекомендуя прессе давать отчеты с митингов, публиковать отклики на процессы, письма трудящихся и резолюции коллективов, журнал советовал сопровождать их «боевым призывом – быстрее ликвидировать последствия троцкистского вредительства, бить врага стахановской работой, поднять на новую высоту социалистическое соревнование».
Диапазон применения байки. При обсуждении проблем истории отечественной журналистики.
№ 100. Байка «Не созрел ты для партийной газеты…»
Сергей Донатович Довлатов, эмигрировавший из Советского Союза в 1978 году, спустя три года выпустил книгу «Компромисс», в которой описал свою журналистскую работу в советской печати. В ней есть такая история.
«…Симпатичный стишок опубликован в “Вечернем Таллине”, в рубрике “Эстонский букварь», предназначенной для маленьких русских читателей:
У опушки в день ненастный
Повстречали зверя.
Мы ему сказали: «Здравствуй!»
Зверь ответил: «Тере!»
И сейчас же ясный луч
Появился из-за туч…
(«Вечерний Таллин», октябрь, 1974 год)
Однако этот нейтральный, по мнению С. Довлатова, материал оказался политически некорректным.
«Звонит инструктор ЦК:
– Кто написал эту шовинистическую басню?
– Почему шовинистическую?
– Значит, ты написал?
– Я. А в чем дело?
– Там фигурирует зверь.
– Ну.
– Это что же получается? Выходит, эстонец – зверь. Я – зверь? Я, инструктор Центрального Комитета партии – зверь?!
– Это же сказка, условность. Там есть иллюстрация. Ребятишки повстречали медведя. У медведя добрая, симпатичная мордашка. Он положительный…
– Зачем он говорит по-эстонски? Пусть говорит на языке одной из капиталистических стран…
– Не понял.
– Да что тебе объяснять! Не созрел ты для партийной газеты, не созрел…»
Мораль. Очень наглядный пример для изучения официальной журналистики того времени – строгая и бдительная идеологическая цензура не давала авторам ни минуты покоя.
Комментарий. «Компромисс» написан в два слоя, двумя шрифтами: вслед за газетной публикацией следует рассказ об истории ее создания.
Диапазон применения байки. При изучении истории отечественной журналистики второй половины ХХ века.
№ 101. Байка «Публикабельный новорожденный»
В пятом «Компромиссе» С. Довлатов рассказывает, как он писал репортаж из роддома.
Редактор инструктирует корреспондента: «Через неделю – годовщина освобождения Таллина. Эта дата будет широко отмечаться. В том числе, на страницах газеты. Предусмотрены различные аспекты: хозяйственный, культурный, бытовой… Материалы готовят все отделы редакции. Есть задание и для вас. А именно – по данным статистического бюро, в городе около четырехсот тысяч жителей. Цифра эта до некоторой степени условна. Несколько условна и сама черта города. Так вот, мы посовещались и решили: четырехсоттысячный житель Таллина должен родиться в канун юбилея.
– Что-то я не совсем понимаю.
– Идете в родильный дом и дожидаетесь первого новорожденного. Записываете его параметры, беседуете со счастливыми родителями и врачом, который принимал роды. Естественно, делаете снимки. И запомните, – Туронок встал, заканчивая разговор, – младенец должен быть публикабельным.
– То есть?
– То есть полноценным. Ничего ущербного и мрачного – никаких кесаревых сечений и матерей-одиночек. Полный комплект родителей. Здоровый, социально полноценный мальчик.
– Обязательно мальчик?
– Да. Мальчик как-то символичнее».
Первый кандидат на роль счастливого младенца был отвергнут, так как его отец оказался эфиопом, второй – потому что родился у евреев, и лишь третий оказался «публикабельным», правда, с именем Лембит… Как сказал редактор: «Пусть назовут так. Какая разница?! Лембит – это хорошо, мужественно и звучит символично… В юбилейном номере будет смотреться».
