Постепенный закат левых во время Второй республики образовал брешь, которую заполнила Северная лига. Создавая о себе представление как о независимой силе, она на самом деле подыгрывала целому ряду обиженных, которыми ощущали себя в равной степени избиратели–рабочие и миллионы лавочников и коммерсантов, определяющие в Италии электоральную политику. Двумя главными проблемами, требовавшими решения, были большие финансовые отчисления богатого Севера бедному Югу и, разумеется, иммиграция. Победа Берлускони в апреле 2008 года была ошеломляющей. Его коалиция получила почти 47% голосов, наибольшую долю за десятилетия, причем наиболее важным партнером оказалась Северная лига. Берлускони одержал победу по всей Италии, за исключением центра страны — последнего оплота левых. Вернувшись на пост премьер–министра, он задал тон, назначив фотомодель Мару Карфанья, прежде снимавшуюся полуобнаженной, министром по вопросам равных возможностей. Он высказал мнение, что другим странам следует изучать подход Италии к участию женщин в общественной жизни. Он упрекнул испанского премьер–министра Хосе Луиса Родригеса Сапатеро за подбор членов его кабинета — первого в Европе, большинство в котором составили женщины. Берлускони намекнул, что испанское правительство «слишком розовое» и что «теперь с него [Сапатеро] за это спросится. У него будут проблемы с управлением ими». Такие замечания могли бы исходить от многих из окружения Берлускони. Они сгодились бы для таких его друзей, как Владимир Путин. Кажется, они отражают некий общий настрой.
Одной из наиболее настораживающих черт третьего срока Берлускони была растущая враждебность по отношению к иммигрантам и другим людям, угрожающим «итальянскому образу жизни». Избиратели выражали серьезные опасения по поводу африканских претендентов на получение политического убежища, прибывающих через остров Лампедузу, и цыган, которые использовали вступление Румынии в ЕС в 2007 году, чтобы превратить Италию в пункт въезда на Запад. Берлускони подыгрывал этим настроениям, описывая этих иммигрантов как «армию зла». Незамедлительно приняли несколько законов, поданных как меры по борьбе с преступностью. Они предусматривали ускоренную высылку нелегальных иммигрантов и значительно более жесткие приговоры для тех, кто нарушал закон, а также позволяли производить проверку иностранцев, включая граждан ЕС, на предмет наличия у них работы и приемлемых условий жизни. На улицы вышли патрули добровольцев из числа граждан. Итальянская демократия создавала весьма специфический тип самосуда. В южноитальянском городе Фоджа была организована специальная автобусная служба для иммигрантов — чтобы держать их подальше от рабочих районов. Это вызывает неизбежные сравнения с сегрегацией в Америке 50–х годов и апартеидом в Южной Африке. Затем, в феврале 2009 года, парламент принял закон, требующий от медицинского персонала связываться с полицией, если они подозревают, что их пациенты не имеют действующей визы или разрешения на работу. Критики указывали не только на этические последствия (доктора превращались в информаторов такого рода, какие были при Муссолини), но и на опасения, что ищущие политического убежища будут избегать обращаться за медицинской помощью, даже если у них инфекционные заболевания. Эти жалобы были напрасны. Берлускони уловил общее настроение и заключил собственный Пакт с народом, обязавшись оберегать его от «чужаков».
Главной заботой Берлускони оставалась его собственная судьба. Располагая подавляющим большинством в обеих палатах парламента, он быстро добился того, чтобы суд не смог его снова изгнать с позором. В течение недель после возвращения на должность он задал соответствующий тон, посвятив основную часть своей речи перед Ассоциацией розничных торговцев и владельцев магазинов (аудиторией, близкой его сердцу) обличению судебной власти, этой «злокачественной опухоли» Италии. Говоря о себе в третьем лице, он заявил, что в 1994–2006 годах «789 прокуроров и судей проявили интерес к политику Берлускони, чтобы девальвировать голоса итальянцев». Берлускони скоро инициировал ряд судебно–правовых реформ. Первая предполагала ограничение прослушивания телефонных переговоров в рамках расследования уголовных дел (другие европейские страны, напротив, стремились его расширить). Берлускони, как всегда, заботился о себе: обвинители долго полагались на прослушивание телефонов, а не на иные доказательства, особенно по делам о мошенничестве. Затем он попытался снова представить план амнистии высокопоставленных лиц, впервые предложенный в 2003 году и отклоненный Конституционным судом. На этот раз Берлускони был гораздо более уверен в успехе.
Он не остановился на этом. Он сделал эффектное заявление о том, что расследование 100 тысяч уголовных дел должно быть приостановлено на 12 месяцев. Этот закон должен распространяться на открытые до июня 2002 года дела, наказание по которым может составить менее 10 лет тюрьмы. Перечень преступлений включал составы от непредумышленного убийства до воровства, похищения людей, нанесения тяжких телесных повреждений, вымогательства, мошенничества и коррупции. Правительство заявило, что этот закон призван помочь судьям сконцентрироваться на «более серьезных преступлениях» и что приостановка «процессов по менее серьезным делам» должна помочь расчистить завалы. Среди прочих дел «замороженным» оказалось дело полицейских, осуществивших во время саммита Большой восьмерки в 2001 году ночной налет на школу в Генуе, в которой заночевали протестующие, врачи и журналисты. Тогда пострадало более 6о человек. Другое дело касалось трех человек, которые якобы давали взятки в Ираке в обмен на миллион баррелей нефти. Одно из наиболее интересных дел касалось живущего отдельно от жены британского адвоката Дэвида Миллса, мужа министра Тессы Джоуэлл. Миллс был приговорен в феврале 2009 года к четырем годам тюрьмы за получение от Берлускони взятки в 500 тысяч ф. ст. Взамен Миллс согласился дать ложные показания в пользу Берлускони по двум делам, открытым в конце 90–х годов. Можно было бы сказать, что жернова правосудия действительно заработали, если не считать того, что Миллс был уверен: ему не придется сидеть в тюрьме, поскольку к тому времени, когда он использует все свои возможности для подачи апелляций, срок давности истечет.
Либеральную Италию (этот небольшой очаг сопротивления, который продолжал устраивать демонстрации джиротонди) эта «ловкость рук» Берлускони привела в ярость. Годовую амнистию стали называть «Спасти премьер–министра» (Salva‑premier). Эту интерпретацию не мог оспорить даже сам премьер. «Мои адвокаты проинформировали меня, что этот закон может быть применен к одному из тех многих надуманных судебных дел, мишенью которых крайне левые судьи сделали — в политических целях — меня», — заявил Берлускони. Анжелино Альфано, его министр юстиции, высказался еще откровеннее: «С блеском победив на выборах, Силь- вио Берлускони заслуживает возможности спокойно руководить правительством. А страна нуждается в правительстве». Почти вся страна наблюдала за происходящим с обреченностью или невозмутимостью — либо же считала, что Берлускони заслужил награду. Пакт работал в полную силу.
Трудно отрицать, что Берлускони популярен. Спустя два дня после того, как Сенат — верхняя палата парламента — одобрил законопроект об амнистии, я прогуливался по Пьяцца Венеция с Серджио Риццо, одним из самых известных итальянских писателей. Риццо указал на нескольких человек, собравшихся у большого здания. Группка состояла в основном из женщин и стариков, но казалась, что называется, срезом электората. Это были обычные избиратели, стремящиеся хоть одним глазком взглянуть на своего героя, Берлускони, отправляющегося из резиденции на работу. «Вы должны понять, что движет этими людьми, если хотите разобраться в сделке, на которую пошли итальянцы», — сказал мне Риццо.
