В октябре 2007 года, спустя четыре месяца после своего вступления в должность, Гордон Браун изложил собственный подход к правам человека в речи о «свободе». Он отверг критику авторитаризма лейбористов, заявив, что новая государственная власть была гарантом свободы и никак ей не угрожает. Браун подал тему в «явно британской интерпретации», которая
предполагает свободу от предрассудков и самоуправства государственной власти, важность прав на неприкосновенность частной жизни, но которая отвергает эгоизм радикального либертарианства и требует, чтобы пространство индивидуальной свободы охватывало не только некоторых из нас, но всех нас… На мой взгляд, ключом к осуществлению этого трудного в известном отношении выбора, который соответствовал бы нашим традициям свободы, является испытание фундаментальных прав и свобод. Меры, предлагаемые правительством в любой сфере, не должны вести к произволу в отношении граждан и должны быть прозрачными и целесообразными. Также всегда требуются должная проверка и подотчетность парламенту и народу.
Это был классический отвлекающий маневр. Такие сдержки и противовесы, такая проверка были бы возможны, если бы парламент проявил себя защитником свобод. Проблема в том, что несколько важнейших изменений были введены административным путем, в обход парламента. В других случаях членам фракции лейбористов было дано указание голосовать в соответствии с партийной линией, а не исходя из существа дела.
Единственный раз, когда депутаты–лейбористы проявили характер, это ноябрь 2005 года, когда они нанесли Блэру единственное в его карьере парламентское поражение, отказавшись одобрить планы увеличения до трех месяцев срока предварительного заключения. Правительство постепенно изменило срок древнего правила о доставлении в суд лица, содержащегося под стражей, с 24 часов до 14 дней и настаивало на дальнейшем продлении срока, так как после событий 11 сентября и 7 июля
[35] якобы сложилась обстановка повышенной опасности, а также расширился доступ террористов к новым технологиям.
Сначала казалось, что Браун был не заинтересован в продолжении битвы. Но, подобно Блэру, он руководствовался двумя императивами: постоянными предостережениями руководителей служб безопасности, что ситуация «там» «ухудшилась», и вечными рекомендациями специалистов по общественному мнению «разговаривать жестко». Ему посоветовали добиваться увеличения срока предварительного заключения, но представить это как компромисс. Вместо желанных 90 дней и уже определенных законом 28 дней, чиновники произвольно выбрали число 42. Несмотря на свои лоббистские усилия, руководители полиции не смогли указать на хотя бы один случай, когда им требовалось дополнительное время. Но суть не в этом. Они обосновывали свои предложения тем, что когда–ни- будь это может понадобиться, переиначивая принципы уголовного правосудия и отталкиваясь от неопределенной угрозы в будущем. Это был вариант линии «если бы вы только знали то, что знаю я», выбранной Блэром в истории с недоказанным наличием у Ирака оружия массового поражения (позднее обнаружилось, что премьер–министр использовал дефицит информации, чтобы ввести в заблуждение парламент и общественность).
Соотнося свободу с требованиями безопасности, правительство видело свою задачу не в минимизации риска, а в том, чтобы предстать защитником от любой его разновидности. Статистика свидетельствовала, что число жертв терроризма среди британского населения действительно уменьшилось. За десятилетие правления лейбористов террористы убили в Великобритании около 150 человек (87 в Северной Ирландии, почти всех остальных — во время лондонских терактов 2007 года). Это означало снижение на 88% по сравнению с 8о–ми годами. Тем не менее эксперты по безопасности и правительство полагали, что не было принято во внимание число террористических атак, которые могли произойти, но были сорваны. Некоторые из этих случаев получили известность, террористические группы были разгромлены, а их участники — осуждены. Однако во многих других случаях информация не была обнародована из опасения поставить под угрозу будущие разведывательные операции. Дискуссия сводилась к тому, чтобы попросить общество доверять политикам и службам безопасности, когда те предупреждают об опасности, и требовать дополнительные полномочия для устранения этой опасности. Однако после Ирака такой товар, как доверие, оказался в опасном дефиците.
Ряд руководителей органов уголовной юстиции, включая Элизу Маннингем–Буллер, в прошлом возглавлявшую МИ-5, и действующего генпрокурора сэра Кена Макдональда, объединились, чтобы противостоять плану в отношении 42 дней. Именно их упорная кампания, возможно, явилась первым явным признаком того, что общественные настроения могли измениться. В октябре 2008 года правительство с неохотой отказалось от увеличения срока. Успех в этой законодательной схватке стал веским подтверждением того, что закон не должен приниматься исходя из неопределенных страхов в отношении неясного будущего. Граница была установлена.
Правительство может быть бесцеремонным, когда речь идет о чужих тайнах, однако ревностно относится к защите собственных. В последние месяцы своего пребывания в должности редактора «Нью стейтсмен» я столкнулся с такой ситуацией. Закон «О государственной тайне» является самым жестким из законодательных актов, регулирующих журналистские расследования. Проблема не в самом существовании такого закона (мало кто не согласится с тем, что интересы национальной безопасности необходимо защищать), а в том, как он сформулирован, как используется и как именно им злоупотребляют на протяжении десятилетий. Этот закон приняли столетие тому назад, но в 1989 году, во времена Тэтчер, он был ужесточен. Именно этот закон все правительства использовали как в интересах государственной безопасности, так и для ограждения себя от политических нападок.
В начале 2006 года Дерек Паскилл, чиновник из МИДа, в несколько приемов передал редакции «Нью стейтсмен» информацию о правительственном сближении с воинствующим исламом. Я не во всем соглашался с опасениями Паскилла, но был убежден, что обсуждение, которое он инициировал, представляет общественный интерес. У меня не было сомнений в том, что это следует опубликовать. Паскилл был обвинен в нарушении закона «О государственной тайне». В течение года его изводили и допрашивали. На вежливое, но угрожающее послание МИДа с просьбой передать документы я ответил отказом. Я указал, что правительство уже изменило свою политику. Следовательно, нет оснований для привлечения его к ответственности, а само преследование затеяли лишь для того, чтобы спасти шкуры бонз и министров (в частности Джека Стро, который прежде занимал пост министра иностранных дел, а к тому моменту стал министром юстиции). Мы решили защищать Паскилла до последнего. В течение всего расследования этого дела у меня было впечатление, что правительство стало настолько наглым и мстительным по отношению к любому человеку, пытающемуся добиться правды, что министры, чтобы добиться своего, способны применить все юридические уловки. Столкнувшись с запугиванием, мы попытались найти в этом деле слабое место. Я отправился на встречу один на один с моим старым другом Милибэндом. Когда мы сидели вдвоем в его богато отделанном кабинете (помещение было мне хорошо знакомо со времен моего общения с Робином Куком десятилетием раньше), я предложил ему разобраться в этом деле. Я предупредил, что на суде нам придется представить свидетельства, которые поставят в неловкое положение уважаемых людей в правительстве и в его окружении — и в особенности Стро. Это не было пустой угрозой. Мы действительно располагали подобными сведениями. В январе 2008 года, после первого же дня слушаний в Олд–Бейли
[36], дело было прекращено. Я сказал тогда:
