– Ты служил в армии?
– Верно, я служил в царской гвардии. Был махайрофором.
– Значит, твои шрамы – оттуда? И умение метко стрелять – тоже?
– Разумеется.
Как и Айя, Бион сложил руки чашей, зачерпнул воды, утолил жажду, после чего побрызгал себе на лицо и руки.
Ее шарф так и лежал на краю ограждения. Увидев, как Бион умывает лицо, Айя протянула ему шарф. Кем бы ни был этот человек, это было то немногое, чем девушка могла отблагодарить его за своевременную помощь.
Бион, кивнув, взял шарф и, словно мочалкой, оттер себе лицо.
– В нашем отряде я считался одним из лучших стрелков.
– Однако твой лук выглядит совсем новым, – сказала Айя, когда Бион закончил вытирать лицо.
Он присел на корточки и улыбнулся. Но улыбка показалась девушке какой-то поверхностной, странной, даже пустой. Бион плотно скрутил ее шарф, отжимая воду.
– Тебе не откажешь в наблюдательности.
Капельки воды падали с шарфа на борт ограждения. Бион обмотал концы ткани вокруг костяшек. Движение было странным, и Айя напряглась, сама не понимая почему.
Затем Бион повернулся к ней лицом.
57
Да, мы перебрались на другое место. Наш новый лагерь мы расположили между отрезком Нила, отличающимся быстрым течением, и двумя холмами. Они защищали нас от превратностей погоды. Туда мы каждое утро поднимались для занятий. Я прогонял все мысли об Айе, поскольку они отвлекали меня от главной цели: закончить обучение и вернуться к ней.
Одним богам известно, как сильно я тосковал по своей возлюбленной. Разлука с Айей угнетала меня все острее. Не знаю, замечал ли отец мое состояние. После нашего разговора, случившегося в день ее отъезда, все свои мысли об Айе он держал при себе. Его занятия со мной стали гораздо жестче, чем прежде. Отец неутомимо проверял меня на прочность, не давая никаких поблажек.
Но однажды я не выдержал. Уклонившись от отцовской атаки, я отступил на несколько шагов, не делая попыток отразить удар. Хватит. Мне пора уезжать. Пора возвращаться в Сиву независимо от отцовского разрешения или запрета. Огорченный моим поведением, отец опустил меч.
– В чем дело, Байек? – сердито спросил он.
Должно быть, он заметил, что я смотрю в направлении Сивы. Потом отец шумно вздохнул и заговорил снова:
– Ты пока не готов. Твое обучение не закончено. Я пытаюсь учить тебя как можно быстрее, но…
– Не закончено? – взвился я, убирая меч в ножны. – Я столько лет обучаюсь, не пропустил ни одного дня. На скольких холмах я вот так же стоял под жгучим солнцем? Кто считал наши стоянки за эти годы? И ни разу моя верность избранному пути не дрогнула.
– Она дрогнула сейчас. И я это вижу.
Я отчетливо понимал: мое обучение всегда будет недостаточным. И причина крылась не во мне. Мой отец боялся. Не за себя. Он боялся за меня.
– Я хочу увидеть Айю, хочу увидеть мать.
Я старался говорить как можно проще, надеясь, что мои слова пробьются сквозь отцовские страхи и он поймет.
– Увидишь, когда станешь полноценным меджаем.
– Когда это случится? Через сколько недель? Месяцев? А может, лет?
Отец указал на рану, что в то утро его меч оставил на моей щеке. Рана не успела полностью затянуться.
– Когда станешь недосягаем для подобных атак.
Я нахмурился:
– Сколько раз ты мне говорил, что меджай, пока живет, продолжает учиться?
Айя поверила его словам и целиком поддержала их, но сейчас я об этом умолчал.
– Если противник способен ранить меня в щеку, это еще не значит, что он может нанести мне смертельный удар. Отец, я больше не хочу ждать. Я хочу вернуться в Сиву. Хочу увидеть Айю. Если повезет, быть может, я сумею ее нагнать.
Я выпрямился во весь рост, расправил плечи. Я смотрел на отца и чувствовал, как мои глаза пылают решимостью, и надеялся, что остальные чувства бурлят внутри, не вырываясь наружу. Я любил отца, но меня печалило его упрямство.
Услышав мои слова, Сабу закатил глаза.
– Ты безрассуден и порывист, – сказал он. – Тобой движет то, что находится здесь (он постучал по груди), а не здесь (он коснулся головы).
– Пусть так, но с этим я попытаюсь совладать. А не мое ли безрассудство и порывистость привели меня на Элефантину?
– Ваша четверка тогда едва не разрушила мои замыслы.
– Твои замыслы – продолжать путь меджаев. Продолжать меджайскую родословную. Разве не так?
Он лишь взглянул на меня, не подтверждая, но и не отрицая услышанное.
– И не моим ли безрассудством это достигнуто? – продолжал я. – Айя считает, что ты терпишь наши отношения, поскольку она – наш лучший шанс продолжить меджайский род и получить наследника, из которого мы воспитаем меджая. Я прав? Ты только поэтому позволял ей странствовать вместе с нами?
И снова: ни подтверждения, ни отрицания. Опять те же бесстрастные глаза, которые я видел столько лет. Мозг пронзила мысль: Айя покинула нас, поскольку искренне любила свою тетю. В той любви не было ни капли фальши. Я тоже любил отца, но любовь к нему не была столь чистой и простой, она напоминала свиток, многие места которого оставались непонятными. Я давно уже вырос. Я уважал отца, однако его одобрение перестало быть главенствующей целью жизни.
Когда Айя уехала, я утратил что-то важное. Нечто более значимое, чем отцовское уважение. Сейчас я отчетливо это понимал. Я потерял что-то простое и чистое. Любовь, принесенная Айей в мою жизнь, уехала вместе с ней, а я совсем не хотел навсегда терять этот дар.
Я с предельной ясностью понимал, что прощусь с отцом и поеду вслед за любимой. Пусть мое меджайское обучение не закончилось, ну и что? Я был наследником меджая. Этого не мог у меня отнять никто. Я много лет провел в тренировках и отработке полученных навыков. Впереди у меня – целая жизнь, чтобы учиться и совершенствоваться дальше. Возможно (я допускал и такую вероятность), мне уже не требовалась помощь отца в освоении искусства меджаев.
– Я уезжаю, – после всех раздумий объявил я отцу. – Можешь называть это безрассудством или порывистостью. Можешь сказать, что я еще не завершил свое обучение, и я, скорее всего, тебе поверю. Но этого, – я обвел рукой холмы, наш лагерь, реку и просторы на другом берегу, – мне уже недостаточно. Прости, отец. Буду рад, если ты поедешь со мной. Но я все равно уеду.
Отец шагнул ко мне. Я внутренне напрягся, не представляя, чтó за этим последует. Его глаза оставались непроницаемыми. Однако я вгляделся в них и вдруг увидел… печальное понимание. Зарождающееся уважение. Оно возникло после нашей последней ссоры в день отъезда Айи.
– Да, ты все еще не готов, – сказал он, – хотя уже не в такой степени, как прежде. Я способен распознать настоящую решимость. В Сиву мы отправимся вместе. Возможно, мы и в самом деле нагоним Айю, но если этого не случится, вскоре ты так и так ее увидишь. Помирись с ней. Я не стану вмешиваться.
