Понимаю, всё это — от Фурье до Энгельса — звучит безумно. Но не надо забывать, что те времена были эпохой кабинетных теоретиков, предельно оторванных как от науки, так и от реальной жизни. Их труды по большей части стоит рассматривать как научно–фантастические сочинения. Эти люди, выходцы из имущих слоёв интеллигенции, получившие гуманитарное (т. е. оторванное от реалий) образование, жили на собственный капитал или на чужие подачки и философствовали в той степени и в том направлении, которые только мог создать их разум. К ним больше, чем к кому бы то ни было, подходит ирония Салтыкова–Щедрина о том, что эти люди верят, будто булки растут на деревьях, а куры летают жареными. Утопии социалистов XIX века поражают смелостью фантазии (в простонародье — ахинеей) потому, что их создатели смотрели на жизнь общества и мира вообще не изнутри, а словно турист из окна автобуса. Отрицание биологических ролей и биологической разницы между мужчиной и женщиной приводило к тому, что межполовое разделение ролей и труда выглядело как дискриминация женщин (хотя почему только женщин?). Тепличные философы понятия не имели, например, о сельском хозяйстве и вообще жизни в селе, где межполовое разделение труда самое необходимое и потому очевидное. У них не было опыта самостоятельного создания капитала с нуля, не было опыта управления персоналом, поэтому они не имели никакого понятия о том, зачем нужна иерархия и что случится, если её не станет. Они не жили в среде маргиналов и преступников, поэтому не понимали психологии ВП людей. Они не руководили тюрьмами и не представляли себе человеческих коллективов, построенных по всем правилам животного мира. Они никогда не управляли очень большими группами людей, поэтому не знали, зачем нужны регуляторы инстинктивного поведения. К тому же многое из биологии, что известно сейчас, тогда не было изучено. Такие явления, как естественный и половой отборы, групповой отбор, наследственность и др. либо вообще не были известны, либо воспринимались как вздорные новомодные веяния.
Однако идея о «раскрепощении угнетённой женщины» прочно вошла в социалистическую доктрину переустройства мира. Датой начала освобождения женщин (от чего именно — скоро узнаем) считается 8 марта 1857 года, когда ткачихи Нью–Йорка вышли на митинг, требуя одинаковой с мужчинами зарплаты. Через некоторое время социалистки Клара Цеткин и Роза Люксембург тут же потребовали отмечать эту дату как всемирный женский день. Эти дамы потребовали для женщин равных прав с мужчиной: права на образование, избирательное право, право свободного развода с мужем, право работать и ряд других. В общем–то, частично в их требованиях был здравый смысл. Например, образование снижает примативность человека, поэтому расширение кругозора было бы полезным для женщин. Право работать тоже содержит здравое зерно, поскольку таким способом жена может финансово поддержать семью, если муж потерял работу, заболел или стал инвалидом. В то же время в требованиях социалисток было немало мин замедленного действия, которые нам придётся обсудить в этой главе.
Поначалу дела суфражисток шли так себе. Власти на их требования особого внимания не обращали, самих бунтующих дамочек всерьёз не воспринимали. Общество их осуждало, знакомые–друзья–родственники не понимали. Женщины выходили на не слишком многочисленные митинги и требовали себе больше прав. Не знаю, напомнило ли это современникам аналогичные римские события двухтысячелетней давности. Самым прозорливым, думаю, напомнило.
Внезапно социалистические идеи феминизма нашли союзника невероятного и невероятно могущественного. Это был капитал, против которого боролись социалисты. Да, такой вот странный союзник.
Однако странность только кажущаяся. На самом деле бизнесу было очень выгодно «раскрепощение» женщин. И вот почему.
1. В условиях патриархальнй семьи бюджет домохозяйства складывался только из дохода мужа. Иными словами, вся семья — он, жена, несколько детей — жили только на его зарплату. Поэтому она должна была быть такой, чтобы её хватило на всех домочадцев. За меньшую сумму мужчине просто не было смысла работать — её не хватит на всех. Это распространялось абсолютно на всех мужчин, которые годились в качестве работников. Говоря современным языком, это было общее условие всех тех, кто продавал свой труд на трудовом рынке. Поэтому существовала так называемая семейная рента, в соответствии с которой женатый мужчина получал за ту же работу зарплату в полотора–два раза выше, чем неженатый. Работодатель был вынужден соглашаться на это условие, а среднестатистический мужчина мог на одну свою зарплату прокормить всю семью.
Теперь же социалисты требовали права на труд и для женщин, что автоматически добавляло в бюджет каждого домохозяйства ещё один источник дохода. Капиталисты увидели в этом ресурс для сокращения мужских зарплат за счёт ликвидации семейной ренты. Если женщина тоже зарабатывает, значит, мужчине можно согласиться и на более низкую оплату труда — суммарно бюджет семьи не изменится. Те мужчины, кто скрепя сердце соглашался на новые условия (без ренты), имели конкурентное преимущество перед теми, кто по–прежнему требовал «патриархальную» зарплату. Более сговорчивых нанимали охотнее. В результате и мужчина, и женщина остались в проигрыше — они оба работают за те деньги, за которые раньше работал один мужчина. Именно поэтому среднестатистический современный мужчина, в отличие от мужчины XIX века, не может на одну свою зарплату прокормить всю семью. А вовсе не из–за того, что «мужчины измельчали, не тот нынче мужик пошёл». Пусть женщины, которые так говорят, винят в этом не мужа, а своих товарок–феминисток. Именно они добились отмены семейной ренты. В выигрыше остаётся только капиталист, получая не одну, а две пары рабочих рук за те же деньги.
2. К тому времени, когда возникло движение суфражисток, маркетологи догадались, что женщина — лучший потребитель и идеальный покупатель. Во–первых, из–за своей конформности она отлично поддаётся рекламе. У неё можно создать приверженность к любым брендам и модам. При этом их можно менять хоть каждый сезон, заставляя женщин обновлять свой гардероб и аксессуары. Во–вторых, половой инстинкт требует от женщины для привлечения мужчин выглядеть лучше всех конкуренток, а это отличная база для продаж дорогих, роскошных вещей и украшений. Мы помним, как древние римлянки тяжело переживали отсутствие у них драгоценностей и одежд из ценных тканей. В-третьих, женщины делают максимум спонтанных покупок ненужных вещей, что зачастую становится их хобби (теперь мы называем это шопингом). Многие женщины такими покупками лечатся от хандры. И в-четвёртых — самый важный пункт — женщина никогда не станет думать над вопросом «купить или не купить/» по простои причине, которая природой заложена ей в мозг. И это — инстинктивное стремление создать себе максимальный комфорт здесь и сейчас. Что будет потом — её не волнует, её мышление тактическое. Если есть возможность сделать себе приятно и увеличить собственный комфорт, пусть даже краткосрочный, она его непременно улучшит. А это дополнительные продажи. Эти четыре причины делают из женщин отличных покупателей, причём таких, чей спрос можно формировать как угодно с помощью рекламы.
3. В патриархальной семье бюджетом управляет мужчина. Он решает, каким покупкам быть, а каким — нет. Он слабо поддаётся рекламе. Он планирует траты на будущее, а поэтому больше откладывает и меньше тратит. Он вкладывает деньги в своё дело вместо того, чтобы отнести их в чужой магазин, ресторан или туристическую компанию. Мужчины — плохие покупатели, и тот факт, что бюджет семей находится под их контролем, сильно огорчало владельцев крупного бизнеса. Идея разрешить женщинам работать, а стало быть, разделить бюджет, понравилась капиталистам. Это позволяло женщинам контролировать хотя бы часть денег, а согласно пункту 2 выудить эти деньги у них было гораздо легче, чем у мужчин. Однако перед капиталистами маячила куда более лакомая, но пока утопичная идея — сделать так, чтобы под управлением женщины оказалась не только её зарплата, а также доход мужчины. А кроме того, все льготы и субсидии на детей, бизнес и т. п. Иными словами, в идеале для крупного бизнеса все деньги семьи должна была контролировать женщина. К тому, как это реализовывалось, мы ещё вернёмся. Пока же продолжим повествование.
