Стивен Нахманович, скрипач{6}
Ни для только что выдуманных песенок, ни для танцевальных экспромтов дома нам не нужен был план. В четыре года мы вообще ни о чем не задумывались. Слова и жесты лились из нас сами. Я постоянно наблюдаю в своей студии за детьми. Вот две девочки четырех лет рисуют бок о бок. Идет такой разговор:
Первая девочка: Это большая грязная река. (Показывает на множество синих линий, пересекающих лист.)
Вторая девочка: У меня тоже грязная река. (Неистово размахивает кистью с коричневой краской.)
Первая девочка: В реке — гигантский краб. Нужно быть осторожнее!
Вторая девочка: Я собираюсь сделать мост, чтобы перебраться через грязную реку.
Первая девочка: Я тоже! (Когда она, рисуя мост, делает последние штрихи, появляется новая опасность.)
Первая девочка: А что если ты идешь по мосту, а он рушится? Ты упадешь в воду.
Вторая девочка: И тогда гигантский краб съест тебя!
Некоторое время девочки рисуют в тишине, обдумывая новое обстоятельство. Появляются линии, идущие от реки, а затем…
Первая девочка: Но если ты каждый день идешь по Пути радости, то можешь снять заклятие.
Вторая девочка: Или навсегда останешься в животе у краба!
Каждую пятницу девочки рисовали новую версию истории о большой грязной реке, живя между банками с краской и бумагой. Родители не знали, откуда взялся этот сюжет. Его не было в детских книжках с картинками, ничего похожего не встречалось во время семейных поездок. Это было чистое воображение. Рисуя, девочки постоянно разговаривали, с волнением обмениваясь идеями, придумывая историю вместе, добавляя детали, меняя что-то, изобретая. Когда я наблюдала за ними, то видела саму суть того, во что верила и чему стала учить. Девочки без всяких указаний разыгрывали естественный процесс импровизации.
Со временем эта природная спонтанность теряется. Повзрослев, мы становимся осмотрительными и перепроверяем себя, думая о возможных последствиях. Дело не в том, что мы забываем, как играть. Просто мы думаем, что и гры — для выходных, а не для повседневности. Мы забываем, как это — включать воображение. Нас отучили от этого.
Писатель и преподаватель сэр Кен Робинсон, во многих странах признанный лидером в сфере развития креативности, новаторских способностей и человеческих ресурсов, считает, что решительность дается нам от рождения. Маленькие дети непрестанно испытывают окружающий мир и, когда требуется, изобретают необходимое. Я воочию убеждаюсь в этом, наблюдая за своим трехлетним внуком, который строит на полу железную дорогу. Он примеряет разные части — загнутые, прямые, короткие, — пока не соберет их в разнообразные петли путей для своего паровоза Томаса.
По словам Робинсона, вместо того чтобы воспитывать любовь к экспериментам и импровизации, школы учат детей бояться ошибок. Это навык, который необходим находчивым взрослым, чтобы противостоять потенциальным трудностям. Есть насущная потребность распространять знание о том, что значит интеллект в более широком, интерактивном смысле. Это поможет развивать мышление и воспринимать креативность «так же серьезно, как грамотность»{7}
.
Люди чувствуют, что упускают что-то, и потому ищут способы улучшить качество повседневной жизни. Подтверждение тому — растущее число центров красоты и здоровья, обучающих правильному питанию и физическим нагрузкам, спа-салонов, предлагающих массаж, центров медитации и иппотерапии наряду с реабилитационными центрами для нарко- и алкозависимых. Неважно, какую поддержку оказывают нам тренеры, спа-процедуры и диеты, если они уводят нас от главного. Вопрос в том, как мы сами можем помочь себе, когда рядом никого.
Я обнаружила, что техника импровизации — более эффективный способ для развития индивидуальности, чем большинство практик. Импровизация дает спонтанный выход нашей подлинной сущности, ведет нас к новым решениям и видам энергии. Решаем ли мы окунуться в искусство, писательство, актерское мастерство или танцы — если занятие не имеет четкого плана и возникает спонтанно, то оно близко нашему внутреннему миру. По крайней мере до тех пор, пока мы играем по правилам.
«Разве у импровизации есть правила?» — спросите вы.
Чтобы все получилось, групповое или личное участие в любого рода импровизационной деятельности всегда подразумевает соответствие условленной структуре. В классическом джазе музыканты по очереди играют импровизированные отрывки в рамках аккордовой последовательности определенного музыкального произведения, пока другие участники группы создают стройный ритмический фон. В комедийных представлениях актеры тоже действуют в заданном формате. Ниже я приведу несколько правил, выведенных известными импровизаторами — от профессиональной комедийной актрисы Тины Фей до писателя и эссеиста Малкольма Гладуэлла
[3]
.
Первое, о чем все должны договориться, — отвечать «да». Перед тем как актер начнет импровизировать в рамках выступления, группа соглашается принимать все, что будет происходить в процессе игры. Если кто-то косвенно или прямо отвечает другому «нет» или подвергает сомнению происходящее, цепочка прерывается. Отказ играть, следуя правилу, предложенному другим актером, лишает всех возможности двигаться дальше. В рисовании кисть — это ваш партнер. Когда вы заявляете, что вам не нравится какая-то форма или линия, действие останавливается.
Если разум вдруг подкидывает идею для следующего шага, а вы отвечаете: «Я не буду так делать, потому что это слишком глупо», или «Так не бывает», или «Это отвратительно», или «Это не то, что я хочу видеть на картинке», то творческий поток замирает. Как в случае с комедийной труппой, все начинается с предварительного согласия быть открытым для происходящего. Чтобы вовлечь в игру своих студентов, я предлагаю им заключить соглашение — сначала с собой, затем со мной. Я хочу услышать, готовы ли они в любой момент пойти другой дорогой. Я могу предложить иначе держать кисть, отказаться от рисования брызгами или попросить добавить деталь, которую они придумали, но забраковали.
Другое правило импровизации — вводить в игру то, что только что пришло на ум. В комедийном искусстве это означает не бояться привносить новый элемент и не критиковать свою реакцию. В рисовании это значит почти то же самое: добавлять что-то к своему зрительному диалогу с картинкой или только что нарисованной линией.
В этой книге я довольно часто спрашиваю, но те вопросы, которые чинят вам препятствия, не помощники. Если во время спонтанного рисования или выступления вы останавливаетесь, чтобы спросить: «А что здесь делает тыква?» — процесс нарушается. Необязательно знать все ответы — глубокие, многозначительные, какие угодно. Будьте легки на подъем. Лучше превратите такой вопрос в ответ: «Тыква, которая поглотила Бронкс!»
