Опять-таки, если женщина развивается на «пути Афродиты», то рано или поздно приходит либо к покровительству чужих талантов, либо к демонстрации собственных. Творчество — это то, что дает жизненную силу, удовольствие, возможность еще раз «показать себя», получить восторги окружающих. Женщины, занимающиеся творчеством, не связанным с демонстрацией своих прелестей, способны к зрелому возрасту стать мастерами в своем деле, получить известность и признание.
Героини Афродиты
Героини Афродиты сталкиваются лишь с испытаниями и ловушками любви. Иного им не надобно, да и одного этого вполне хватит. Богиню утренней зари Эос Афродита покарала ненасытно-любовным желанием. История Смирны касается еще одного проклятья Афродиты — инцестуальной любви, любовного жела-няя тех, кого так любить нельзя
[217].
При этом каждый раз Афродита на самом деле-то хотела наказать кого-то другого (в случае со Смирной — ее мать), но наиболее ужасные последствия проклятья падали на этих женщин. Кирка была чародейкой, превращавшей мужчин в свиней. Можно поспорить, была ли она «героиней Афродиты» (непохоже, чтобы она любила мужчин!), но мы выбрали именно эту часть трактовки ее образа.
ЭОС
Эос — богиня утренней зари, дочь титана Гипериона и тита-ниды Тейи, внучка Геи и Урана, сестра Селены и Гелиоса. С Астреем Эос породила ветры — Борея, Нота и Зефира. «Розовоперстая» Эос была влюблена в смертного Титона, для которого выпросила у Зевса бессмертие, забыв попросить вечную молодость. Когда Титон состарился, Эос стало очень грустно. Богиня зари успела навлечь на себя и гнев Афродиты, разделив ложе с Аресом. Богиня любви приревновала и наказала Эос вечным любовным желанием. В результате Эос начала похищать молодых людей — Ориона и Кефала.
Вот как описывает начало дня, явление Эос, Аретино:
«...В тот самый час, когда впавший в детство старый рогоносец Титон прятал от глаз Дня рубашку своей жены, боясь, как бы этот сводник не передал ее Солнцу, ее сожителю; увидев это, она вырвала рубашку из рук старого безумца и, не обращая внимания на воркотню, явилась перед всеми прекраснее, чем когда-либо, решив назло мужу отдаться возлюбленному двенадцать раз
[218] и засвидетельствовать этот факт у всеобщего нотариуса, который зовется Часами»
[219].
История Эос, хоть и не смертной, но проклятой Афродитой богини, напоминает нам о бренности любовного очарования и ненасытности вечного поиска идеальной любви. Женщина может быть очарована каким-то идеалом, привлечь к себе мужчину, а затем разочароваться просто оттого, что он не только из плоти и крови, но временами и дурно пахнет, или у него морщины, или он еще в чем-то несовершенен. Но постоянный поиск некоего прекрасного образца не утолит желания...
Эта история любви древней и прекрасной Эос к смертным героям почему-то мне напоминает «вечно молодых» богатых и известных женщин, которые находят себе то одного молоденького и красивого мальчика, то другого, не в состоянии остановиться или воздержаться. В этом видится ловушка Афродиты
[220].
СМИРНА
Одна царица (супруга то ли царя Кинира, то ли царя Феникса
[221] — по разным источникам) так гордилась красотой своей дочери, что похвасталась, что та прекраснее самой Афродиты. Богиня рассердилась и наложила проклятье. Смирна влюбилась в собственного отца и, приведя его пьяного к себе на ложе, зачала ребенка. Когда от этого союза должен был родиться ребенок, отец чуть не убил Смирну. Но Афродита превратила ее в дерево (и отец разрубил дерево топором, по сути, все же убив), а ребенка Адониса взяла себе.
Здесь мы видим классический семейный инцестуальный треугольник. Когда жена слишком холодна и отдаляется от мужа, она уже не поклоняется Афродите, не принимает ее власти над собой, а, наоборот, выдвигает вперед себя — и даже богини — юную дочь. Если мать пренебрегает супругом или тем более унижает его, отец сближается, хотя бы эмоционально, с дочерью
[222]. Слишком тесная эмоциональная связь может вызвать и более близкую связь телесную, вплоть до сексуальных отношений.
«Обычное дело, когда в случае инцеста дочь говорит: “Подонок, что он со мной сделал”. И многие другие тоже думают так.
Но динамика показывает, что мать выдвигает вперед ребенка, чтобы иметь возможность уклониться от мужа. Если теперь дочь скажет: “Мама, я рада делать это для тебя”, она попадет в другой динамический контекст и ей будет легче отмежеваться от отца, от травмы, а также она сможет отмежеваться от матери»
[223].
В истории Смирны миф возлагает всю вину на девушку (и ее няньку, которая помогала споить отца). В реальности же ответственность лежит как минимум на обоих (и даже на трех) участниках инцеста. Подобные отношения порой возникают и до вменяемого совершеннолетия дочери или падчерицы, и даже до достижения ею половой зрелости. Но все равно и тогда случается, что девочку обвиняют в том, что она «сама спровоцировала» отца или отчима. Она сама может обвинять себя в том случае, если ей было интересно или приятно, а потом лишь был осознан или внушен ужас содеянного. На это отвечает Берт Хеллингер (и Гунтхардт Вебер):
«Некоторым кажется дурным то, о чем пойдет сейчас речь, а именно: девочка, если это было так, может признаться, что, кроме всего прочего, это было хорошо и приятно. Потому что тогда это становится чем-то обычным, драма прекращается, и рана перестает болеть... Они не виноваты, даже в том случае, если это доставило им удовольствие. Девочка вправе признать, что она, несмотря на справедливый упрек в адрес родителей, переживала инцест как нечто увлекательное, ибо ребенок ведет себя по-детски, если он любопытен и хочет что-то узнать... Если я слегка фривольно и провокативно скажу: “Такой опыт, как этот, слегка преждевременен”, это снимет с ребенка вину... Совершенно же ясно, что вина лежит на взрослом»
[224].
