«И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут
иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие
начертание имени его».
«Откровение Ионна Богослова», глава 14; стих 11
«Ведь это так, что ангелы всегда, спасая смертных, падают в
пучину…»
о. Иоанн Санфранцисский (кн. Шаховской)
Глава 1
Свет фар едва пробивал душную ночную тьму. Заброшенная
бетонка тянулась через густой смешанный лес. Плиты раскрошились, сквозь щели
проросла трава, вздулись корни столетних дубов и елей, такие крупные и крепкие,
что тяжелый, набитый людьми грузовичок «Газель» подпрыгивал и трясся.
Кончалось лето 2002 года, самое жаркое и засушливое за
последние сто пятьдесят лет. Горел торф на болотах. Над огромным пространством
от Архангельска до Краснодара небо стало мутным, молочно-розовым. Днем матовое
вишневое солнце просвечивало сквозь марево, как зрачок циклопа. Ночью лунный
диск казался маленьким рваным облаком. Слезились глаза, першило в горле, и
трезвые шатались, как пьяные.
Водитель грузовичка был человек опытный, но еле справлялся с
управлением. Много лет по старой бетонке никто не ездил. Она змеей проползала
сквозь лес и упиралась в пустоту, оставшуюся от железных ворот и обозначенную двумя
обломками столбов, из которых торчали щупальца ржавой арматуры. Дальше дорога
становилась шире, лучше, сохранилось асфальтовое покрытие, тоже очень старое,
но достаточно крепкое.
Метрах в двадцати от въезда высилась одинокая фигура
девочки-физкультурницы в пышных коротких шароварах, в футболке и пионерском
галстуке. Она стояла здесь на цыпочках больше пятидесяти лет, пытаясь закинуть
свой облупленный мяч в несуществующую корзинку. От ее братьев и сестер,
пионеров и пионерок с книжками, веслами, горнами и барабанами, остались только
обломки. Кое-где на заброшенной территории бывшего пионерлагеря «Маяк» белели в
некошеной траве то голова с отбитым носом, то кусок беспалой руки, то нога в
носке и тапочке.
Из пяти деревянных корпусов сохранилось три. Остались гнилые
фрагменты забора, отделявшие территорию от песчаного берега реки Кубрь, и
ржавые клочья колючей проволоки. Пятнадцать лет назад последний директор
пионерлагеря распорядился обтянуть забор колючкой, чтобы дети самовольно не
бегали купаться. Здесь до сих пор был чудесный пляж, чистый и совершенно дикий.
Уцелело небольшое каменное здание, в котором когда-то размещались кухня и
столовая. Окна выбиты, рамы выломаны, двери сняты с петель.
Грузовичок, прощупывая фарами темноту, медленно свернул на
боковую аллею, пересек квадратную площадку, на которой когда-то проходили
пионерские линейки, и остановился у здания столовой. Мотор затих. Из кабины
выскочили двое молодых людей. Водитель был почти на голову выше и заметно
крепче пассажира. Несмотря на жаркую ночь, оба в плотных камуфляжных куртках. К
свету фар прибавился свет двух мощных ручных фонарей.
— Все, Лезвие, прибыли, — тихо сказал пассажир и, повесив
свой фонарь на шею, закурил.
Водитель обошел машину, открыл кузов, запертый снаружи.
— Подъем! — рявкнул он, полоснув фонарем по нутру кузова. —
Миха, Серый, вы спите, что ли?
— Тут уснешь, в такой вони, — ответил из глубины кузова
молодой веселый голос.
— Ты чего пихаешься? — заныл другой голос, хриплый и
больной. — Убери свет, прямо в глаза, блин, и так ничего не видно!
После короткой возни и вялой, сонной перебранки из кузова
вылезло пять человек. Двое молодых, в камуфляже, с фонарями, — Миха и Серый,
трое постарше, в грязном тряпье, — безымянные бомжи. Один, самый старший, не
удержался на ногах, опустился на четвереньки, тут же получил от крепкого Михи
несколько ударов тяжелым ботинком и завыл дурным голосом.
— Хорош учить, покалечишь, — произнес невысокий человек,
который приехал в кабине и никак не участвовал в процедуре извлечения из кузова
трех сонных бомжей.
— Ты бы, Шама, посидел в их вони без противогаза, —
огрызнулся Серый и поднял бомжа на ноги, вздернув за шиворот.
— Ничего, здесь воздух свежий, продышишься, — утешил Серого
человек по прозвищу Шаман и обратился к бомжам вполне вежливо, даже приветливо:
— Значит, так, мужики, сейчас все грузим быстро, но очень аккуратно. Груз
ценный.
— Мы вам доверяем, — с ленивым смешком добавил водитель по
кличке Лезвие.
— Так чего грузим-то? — поинтересовался самый бойкий из трех
оборванцев.
— Не твое собачье дело, — ответил Миха и слегка подтолкнул
бомжа к черному дверному проему бывшей пионерской кухни.
Пятеро исчезли во мраке.
На улице у грузовичка остались Лезвие и Шама.
— Может, зря мы этих трех вонючек взяли? — спросил Лезвие,
прикуривая. — Вполне могли бы сами справиться.
— На фига надрываться? Железо тяжелое, и вообще, пусть
поработают напоследок, хоть какая-то польза от вонючек. — Шама потянулся, мягко
хрустнув суставами. — Ты сам предложил их взять. Что же теперь?
— Теперь я думаю, что совсем не обязательно было перевозить
железо. Место отличное, надежное, где мы еще такое найдем?
— Перестань. Отсюда до свалки всего пять километров. Свалка
горит, рядом торфяники, при такой жаре огонь может перекинуться сюда, и
начнется салют, от нашего железа только шкварки останутся.
— А вонючки?
— Что вонючки? С ними будет, как обычно. Ладно, пойду,
искупаюсь. — Шаман потянулся и покрутил головой, разминая шею.
— Иди. Я вообще не понимаю, зачем ты с нами поперся? Не
царское это дело, Шама. Тебе пора отвыкать от черной работы. И рисковать тебе
нельзя, особенно сейчас, — сказал Лезвие.
— Мне надо встряхнуться, а то закисаю. Риск бодрит, без него
скучно. Ладно, если что, свистнешь.
Крепкая невысокая фигура бесшумно растворилась в темноте. Из
бывшей кухни слышались голоса, тяжелый хриплый кашель. Бомжи, скрючившись,
вынесли толстый брезентовый сверток, метра полтора длиной и, тихо матерясь,
бережно загрузили его в кузов грузовичка. Всего таких свертков было шесть.
Затем, после перекура и нескольких глотков водки, они принялись грузить ящики
Бомжи очень старались. Им было обещано, что после погрузки их не только
отпустят, но и денег дадут.
Шама разделся на пустом песчаном пляже. Фонарь свой он
погасил. Глаза привыкли к темноте, к тому же лунный свет сумел просочиться
сквозь плотное марево. Реку пересекла зыбкая жемчужная дорожка. Шаман осторожно
ступил на эту дорожку, сделал несколько шагов по илистому дну. Вода была теплой
и мягкой. Из-за жары молчали ночные птицы и лягушки. Казалось, лес умер, так
тихо было вокруг. Голоса и грохот погрузки едва долетали сюда и звучали мягко,
почти музыкально.
