— Ну да, тридцатого июля.
— Он у тебя отличный парень, я слышал, он на мотоцикл копит.
Еще две купюры, по тысяче рублей, легли перед Поликарпычем
на стол.
— Чего это ты вдруг, Коля? — тихо спросил участковый.
Не хотелось на них глядеть, на эти деньги, очень уж было
странно — с какой стати вдруг Лезвие сделался таким внимательным и щедрым. Но
взгляд сам собой прилипал к купюрам, а правая ладонь вдруг нестерпимо
зачесалась.
— Понимаешь, у нас сейчас сплошные проверки, особенно насчет
этого дела, — Лезвие щелкнул себя по крутому кадыку, — ты, это, если там какие
разговоры, то, да се, не рассказывай, что я приезжал.
Поликарпыч нахмурился, подумал немного и спросил:
— А Настя? Если она расскажет?
— Ой, ладно, — махнул рукой Лезвие, — ее и не спросит никто,
а тебя могут, — он легонько подвинул купюры к Поликарпычу. — ты деньги со стола
убери. Примета плохая. Да, слушай, я тут к ребятам в «Викинг» заезжал, на
соревнования по бегу с препятствиями. Ну, я тебе скажу, Ваня твой молодец!
И он стал рассказывать, как быстро бегает, как высоко
прыгает младший сын Поликарпыча, какой он сильный, ловкий и смелый.
Участковый даже покраснел от удовольствия. Он, в принципе,
был рад, что его сын этой зимой записался в «Викинг». Там хорошие ребята, не
пьют, не шатаются по дискотекам, занимаются спортом. И дисциплина крепкая, и
мысли им внушают правильные, патриотические.
Вот ведь тоже, Миха и Серый были такой безнадежной шпаной, а
сейчас воспитывают подрастающее поколение.
Поликарпыч сам не заметил, как исчезли со стола три купюры и
спрятались в кармане его штанов.
На следующее утро он купил для Насти Кузиной новую задвижку,
для Лидуни футболку с картинкой и спортивные трикотажные штаны. Пока возился с
Настиной калиткой, провел беседу, рассказал, как извинялся Колька Мельников,
какой он стал правильный человек, и не надо на него держать обиду. Он просто
выпил лишнее, поэтому такой был дурной.
Настя растроганно повздыхала, а Лидуня до сих пор бегает по
деревне, всем показывает свои обновки, скачет от счастья и песенки поет.
— Вот мы пришли, — сказал участковый и громко крикнул: —
Настя!
Из дома вышла пожилая крепкая женщина, удивленно оглядела
гостей. Поликарпыч объяснил, кто они и зачем.
— Ой, да как же ее зовут? — Анастасия Игнатьевна так
разволновалась, что чуть не наступила на курицу, пока шла с гостями от калитки
к крыльцу.
— Грачева Василиса Игоревна, — сказал Арсеньев.
— Василиса! Господи, так она почти тезка Васе моему! Надо
же, как бывает!
Усадив гостей за стол, Настя принялась расспрашивать их,
рассказывать сама, как пошла на кладбище, как нашла обожженную девочку.
Поликарпыч сидел тут же, иногда вставлял реплики. Один раз он улучил момент,
шепнул Насте на ухо, незаметно для гостей:
— Ты им про Кольку не говори!
Настя ничего не сказала и забыла спросить — почему. Она так
рада была, что Василису Грачеву нашел ее дедушка, что она теперь дома и все у
нее хорошо. Особенно сильно на нее подействовало совпадение имен. Она даже
вспомнила, как девочка подпрыгнула на кровати, когда прибежала Лидуня и стала
кричать: «Вася! Вася!».
— Наверное, подумала, что Лидуня к ней обращается! А кстати,
как ее дедушка называет? — спросила она своих гостей.
— Вася. Васюша.
— Я тоже своего сына так называла, когда был маленький. Видите,
как странно получилось, я ведь ее нашла потому, что решила его могилку
проведать. Вы ей передайте от меня привет, ладно? Может, когда поправится,
найдет время, заедет ко мне. Хочу посмотреть на нее, живую и здоровую, голос ее
услышать, поговорить. Вы ей адрес мой напишите, чтобы не забыла. Лидуня будет
рада.
Юродивая успела прибежать, крутилась перед незнакомыми
людьми в своих обновках, потом принялась возбужденно, картаво рассказывать
что-то, повторяла «Лезие, лезие», зачем-то схватила кочергу, но Анастасия
Игнатьевна отняла, прикрикнула на Лидуню, чтобы сидела тихо и не мешала
разговаривать.
— Ну и что ты так рвалась сюда? — спросил Арсеньев, когда
они сели в машину. — Времени потратили кучу, информации — ноль.
— Ноль, — эхом отозвалась Маша, — ты сейчас куда?
— К Зюзе, в прокуратуру. Отвезти тебя к Рязанцеву?
— Нет. К Дмитриеву. Мне надо забрать машину и зайти, узнать,
как там у них дела.
— А потом?
— Не знаю. Саня, — она прижалась лицом к его плечу, — тебе
ведь сегодня придется все рассказать матери и брату Гриши, да?
— Зюзя сообщит, — он оторвал руку от руля и погладил ее по
волосам, — но мне, конечно, придется прийти к ним.
— Хочешь, я приеду к тебе?
Он резко свернул к обочине, затормозил, обнял ее, стал
быстро, бестолково тыкаться губами в ее глаза, нос, щеки.
— Машенька, когда мы там сидели, у фельдшерицы, я смотрел на
тебя, ты была такая холодная, красивая и далекая Мери Григ, мне вдруг стало
казаться, ничего у нас еще не было. Ты, другая Маша, моя Машенька, приснилась
мне. Я уже проснулся, и ничего никогда не будет, ты вежливо попрощаешься,
исчезнешь, и я сойду с ума. Я знаю, ты все равно исчезнешь, но только не
сейчас, пожалуйста! Не сейчас!
* * *
Кончик ампулы никак не отпиливался. Стекло треснуло. Надя
поранила палец, уронила ампулу, выругалась, приложила к царапине ватку с
перекисью и тут заметила, что ее любимые часы опять идут, показывают правильное
время. Без пяти шесть.
— Ни хрена же себе! Бли-ин! Нет, ты смотри, а? Бывает такое?
— обратилась она к Василисе. — Нет, ну твою мать! Колесико крутится! Все в
порядке. И мобильник заработал, причем сам, я его не включала. Просто взял и
заработал. Слушай, может, здесь у вас какая-нибудь магнитная зона?
Василиса не слушала ее. Она, не отрываясь, смотрела на
шприц, который лежал на столике у дивана. Большой 20-миллиграммовый шприц.
Упаковка надорвана. Рядом коробка с ампулами. На коробке латинскими буквами
написано «КЕТАМИН ГИДРОХЛОРИД». Ампул всего две, но здоровые, по десять
миллиграмм.
На боку у Нади заверещал телефон. Она подпрыгнула от
неожиданности, схватила трубку.
— Да! — лицо ее мгновенно изменилось, щеки надулись, брови
сдвинулись. — Привет. Все нормально. Нет. Пока нет. Блин, короче, уверена и
все, какие тебе еще доказательства? Сейчас, одну минуту, — она покосилась на
Василису и быстро вышла из комнаты.
