Григорьев залпом допил сок, налил себе кофе из маленького
кофейника.
— Генрих, вы ненавидите нацизм. Вы ненавидите его так
сильно, что отдали ему полжизни. Как же получилось, что с вами рядом оказался
Рики? Вы не могли не знать, что он неонацист.
— Мне не важно, кто он. Я его люблю. У меня не было
родителей, семьи, детей. Теперь у меня есть Рики. Что с ним? Он арестован?
— Он погиб. Мы ужинали в ресторане, он выпрыгнул с балкона.
Внизу было море, скалы. Он разбился насмерть. Это произошло неожиданно, мы не
успели…
Рейч закрыл глаза, помотал головой. Ложка с тихим звоном
выпала из его руки. Губы шевелились. Григорьев встал, подошел ближе и услышал
жалобный быстрый шепот:
— Деточка, мальчик мой… Господи, это невозможно, я знаю, я
все понимаю, но, пожалуйста, прости его, прими его несчастную глупую душу.
Не открывая глаз, он перекрестился и продолжал шептать, уже
совсем невнятно. Губы быстро, сухо трепетали, по щекам текли слезы.
— Генрих, может быть, позвать врача? — осторожно спросил
Григорьев.
— Нет. Никого не зовите. Уйдите, Андрей. Мне надо побыть
одному.
* * *
Капронового шнура Дмитриев так и не нашел. Когда приехала
группа, бинты поменяли на нормальные наручники, застегнули их спереди, посадили
арестованного на стул и дали покурить.
Он наконец представился: Данилкин Михаил Анатольевич.
Сообщил дату рождения, адрес. Сказал, что документы его лежат в машине, назвал
марку и номер машины, объяснил, где она стоит.
— Ничего говорить не буду без адвоката, — заявил он
следователю Лиховцевой, после того, как она зачитала ему его права.
Данилкина привели в кабинет, показали Василисе.
— Нет. Я его никогда раньше не видела, — сказала Василиса, —
тот, которого я видела, меньше ростом, плечи не такие широкие. Форма головы
другая.
— Уведите его отсюда, пожалуйста, — испуганно попросил
Дмитриев.
Арестованного вернули на кухню. Усадили.
— С какой целью вы проникли в квартиру? — спросила
Лиховцева.
— Не буду ничего говорить без адвоката.
— Ты сказал, тебя прислал сюда человек по фамилии Приз, —
напомнил Арсеньев, — он прислал тебя забрать перстень.
— Какой перстень? — Данилкин захлопал глазами.
— Этот? — Зинаида Ивановна кивнула на кухонный стол.
Там лежали отмычки, пистолет и мужской перстень белого
металла, с печаткой.
— Не знаю. Никогда не видел.
— Пистолет, отмычки тоже никогда не видели?
— Без адвоката говорить не буду.
— Человека, которого зовут Приз Владимир Георгиевич, знаете?
— Ночью допрашивать не имеете права.
Арестованного увезли. В квартире остались Маша, Арсеньев и
Зюзя. Дмитриев заварил свежий чай, Василиса вышла на кухню, села со всеми за
стол и спросила:
— Вы точно знаете, что Гриша Королев погиб? Вы видели его
мертвым? Вы уверены, что это он?
— Да, Вася, я видел его, — сказал Арсеньев.
— Но вы же его не знаете, вы только по фотографии…
— Мы были соседями. Его мама и брат живут этажом ниже.
— В новом доме? На Зональной улице?
— Да.
— Значит — вы Александр Юрьевич. Он рассказывал о вас. А
другие? Оля, Сережа?
— Их тоже нет, — сказала Зюзя. Дмитриев вдруг вскочил и
протянул Зинаиде Ивановне маленький белый прямоугольник.
— Вот!
— Что это? — удивилась Лиховцева.
— Визитка журналистки, которая рекомендовала медсестру.
Оказывается, визитка все это время спокойно лежала у меня в кармане.
— Погодите, какая журналистка? Какая медсестра? — Зюзя
устало прикрыла глаза. — Нет, я так не могу, давайте по порядку.
— Медсестра связана с бандитами, — сказала Василиса, — они
ее прислали. Она хотела вколоть мне кетамин, но не успела. Дед ее прогнал. Надо
позвонить журналистке и расспросить ее. Фотограф, который был с ней, тоже
как-то замешан, — она всхлипнула и спросила: — Значит, точно все погибли?
Гриша, Оля, Сережа?
— Да, девочка. Все, — кивнула Лиховцева, — если тебе тяжело
сейчас говорить, мы можем завтра. Разговор долгий, сейчас очень поздно, тебе
надо поспать.
Василиса слабо улыбнулась сквозь слезы.
— Мне? Тяжело говорить? Знаете, мне все время кажется, что
вот, еще слово, и я опять не смогу. Замолчу.
* * *
Приз ждал звонка Михи. В половине первого к нему приехала
Марина. Он заставил себя вызвать ее, опять принял стимулятор и сделал все
возможное, чтобы она окончательно расслабилась, не задавала больше никаких
вопросов по поводу Дмитриева и медсестры Нади. Это было важно, поскольку
новость о жестоком убийстве известного режиссера и его внучки дойдет до нее
непременно, и довольно скоро.
К трем часам утра Марина заснула со счастливой улыбкой. Она
знала, что Володя любит ее, искренне, нежно, именно так, как мечтала она, когда
была еще совсем юной и глупой. Ее не смущала разница в возрасте, не пугала его
слава, не беспокоило количество поклонниц. Она верила Володе, как самой себе,
потому, что они стали единым целым и оба поняли сегодня, что с самого рождения
были созданы друг для друга.
Марина спала, а Приз сидел в гостиной перед телевизором,
переключался с канала на канал и ждал звонка Михи.
Звонить самому нельзя. Если вдруг его замели, каждый звонок
фиксируется. Но это крайний, почти невозможный вариант. Скорее всего, Миха
просто сидит в машине и ждет, когда уедет американка на своем «Форде». Ему ведь
четко было сказано: пока «Форд» там, в квартиру не заходить. При всей своей
тупости Миха — человек исполнительный. Другое дело, что он мог заснуть в
машине. Но это не страшно. Просто придется подождать еще сутки. Главное, ничего
больше не предпринимать самому. Затаиться и терпеливо ждать. Все скоро
закончится. Перстень вернется на свое законное место.
Иногда он проваливался в тяжелый обморочный сон и тут же
дергался, вскакивал. Ему мерещился тихий звонок мобильного. Трубка лежала
рядом, он хватал ее, но не было никакого звонка.
В четыре он вырубился, заснул, глубоко и крепко, на диване в
гостиной, при включенном телевизоре.
