— Я рад, — вяло соврал Григорьев и поискал глазами
кого-нибудь, чтобы заказать чашку приличного кофе.
— Злитесь из-за Маши? Напрасно. Я ведь даже не приблизился к
ней тогда, два года назад, в Москве. Я просто отправил ей бутылку хорошего
вина. Она сидела в ресторане с милым молодым человеком, майором милиции. Я не
стал им мешать. Я отлично помню ваши тихие родительские истерики. — Кумарин
скорчил глупую рожу и зашептал, склонившись к Андрею Евгеньевичу: — «Оставьте
мою дочь в покое! Не трогайте Машку!»
— Я и сейчас могу это повторить.
— Не надо, — Кумарин сощурился, как кот, и покрутил головой,
— это уже не смешно, и даже обидно. Я что, совратитель малолетних? Маньяк
сумасшедший?
— Есть немного.
— Ну, спасибо, — Всеволод Сергеевич фальшиво рассмеялся.
За те два года, которые они не виделись, Кумарин изменился.
В нем появилось нервозное шутовство. Он не мог сказать ни слова в простоте,
все, что слетало с его уст, должно было сверкать остроумием и запоминаться
слушателями, как афоризм.
В течение последних двух лет Григорьев, сидя у себя
Бруклине, изучая российские средства массовой информации, все чаще встречал
физиономию своего шефа на телеэкране и на страницах глянцевых журналов.
Умнейший, хитрейший Кумарин, глава УГП, серый кардинал, человек, предпочитавший
всегда оставаться в тени, теперь с удовольствием мелькал на экране телевизора в
разных политических ток-шоу, охотно давал интервью, позволял снимать себя на
премьерах и презентациях. Это было нехорошо, опасно. Григорьев видел, что
делает с людьми эпидемия пиар, как деградируют самые сильные и талантливые.
Режиссеры перестают снимать кино, писатели не пишут книг, политики и чиновники,
наоборот, пишут книги, умильно излагая подробности своих поучительных
биографий. А потом устраивают шикарные презентации этих книг и самим себе
платят щедрые гонорары. И все, словно по чьему-то издевательскому приказу,
становятся тусовщиками, или, по-русски, толпыгами. Разодетые, важные, толкутся
в телестудиях, на всяких презентациях, церемониях, галдят, как куры в курятнике,
самозабвенно грубеют и глупеют на глазах у всей страны.
— Я видел вас по телевизору, — внезапно произнес Григорьев,
отчасти чтобы сменить тему, отчасти потому, что это действительно мучило его. —
Вы решили стать звездой экрана? Вы раскручиваетесь, что ли? Сейчас в России все
раскручиваются.
Кумарин засмеялся, на этот раз вполне искренне.
— Это я так легендируюсь и внедряюсь, — прошептал он и
подмигнул. — А вы решили, что я впадаю в маразм? Не бойтесь, я еще в своем уме.
Просто меня мучает одна проблема… Ладно, об этом после. Слушайте, вы что,
правда, считаете, что это я устроил веселые каникулы нашему дорогому Билли?
Наконец принесли долгожданный кофе. Кумарин продолжал
улыбаться, но глаза его стали колючими, и слегка дрожал краешек рта. Он напряженно
ждал ответа на вопрос. Пожалуй, слишком напряженно.
— Нет, — покачал головой Григорьев, — я так не думаю.
Макмерфи тоже так не думает.
— Правда? — Кумарин облегченно вздохнул, и впервые за все
время разговора расслабился. — Что случилось с Билли?
— А вы разве не знаете? — удивился Григорьев.
— Я знаю, что ваш официальный шеф, глава русского сектора
ЦРУ Вильям Макмерфи временно отстранен от должности и находился в долгом
отпуске, официально — по состоянию здоровья. На самом деле он, бедняжка,
томится под домашним арестом. Что, засветились его старые афганские связи?
— Да, — кивнул Григорьев.
— Расскажите подробней. Собственно, ради того, чтобы вас
послушать, я и прилетел сюда.
Григорьев рассказал.
Специальная сенатская комиссия, созданная сразу после 11
сентября, вела служебное расследование, касавшееся прошлых и нынешних связей
высших чинов ЦРУ с исламскими террористами.
В поле зрения комиссии Макмерфи попал вместе с другими
ветеранами разведки, которые имели несчастье в начале восьмидесятых служить
инструкторами в подразделениях ЦРУ в Афганистане, летать в приграничный
пакистанский город Пешавар, лично общаться с Усамой бен Ладеном и с его
ближайшим окружением. И, словно по заказу, стали приходить по почте конверты с
фотографиями. На них высшие офицеры ЦРУ были запечатлены в компании арабского
юноши с умным породистым лицом.
В 1979 году сын аравийского шейха, выпускник университета из
Саудовской Аравии по имени Усама прилетел в Пешавар формировать и вооружать
отряды правоверных мусульман для борьбы с «коммунистическими шакалами».
Иногда попадались фотографии и более позднего периода,
середины и конца девяностых, уже не с самим бен Ладеном, а с другими известными
террористами из его окружения. К снимкам не прилагалось никаких комментариев
кроме дат, фамилий, и пометки: «совершенно секретно, для внутреннего
пользованья». Конверты приходили членам комиссии, сенаторам, сотрудникам ФБР и
ЦРУ, их получали сами офицеры, запечатленные на снимках. И все — на домашние
адреса.
Судя по почтовым штампам, конверты были отправлены из разных
городов Европы, больших и маленьких, в том числе из Рима, Парижа, Ниццы,
Копенгагена, Брюсселя, Вены, Берлина, Мюнхена, Франкфурта-на-Майне. Адреса были
напечатаны на разных принтерах, лазерных и струйных, разными компьютерными
шрифтами.
За три месяца, с ноября 2001-го по февраль 2002-го, пришло
всего пятьдесят четыре конверта. В марте поток прекратился. В средствах
массовой информации ни один из присланных снимков не всплыл. Заинтересованные
лица ждали новых сюрпризов от неизвестного отправителя (или отправителей).
Предполагалось, что за этим последует еще что-то — шантаж, например. Но не
последовало ничего.
— Как я понимаю, до сих пор неизвестно, кто отправлял
конверты? — усмехнулся Кумарин.
— Нет.
— И зачем это делалось, тоже пока неизвестно?
— Ну, если бы могли выяснить — зачем, скоро узнали бы — кто,
— Григорьев пожал плечами, — конечно, старые афганские контакты никому особенно
не навредили. А вот новые комиссия проверяла весьма тщательно. По каждому
контакту девяностых до сих пор идут отдельные расследования. Всплывает кое-что
любопытное, но до отправителя конвертов пока добраться невозможно. Знаете,
какая там версия оказалась главной?
— Догадываюсь, — хмыкнул Кумарин, — небось, решили, что это
кто-то из своих, из ветеранов?
— Совершенно верно. Кто-то, оскорбленный грубыми методами
работы комиссии, решил показать, что у всех рыльце в пушку. Правда,
профессионал из числа «своих», даже старый и обиженный, не стал бы добавлять к
афганским снимкам современные. Прорабатывается еще одна версия. Журналистов,
фоторепортеров, которые имели возможность снимать американцев в Афганистане,
совсем немного. Система оформления спецдопуска была достаточно сложной. Их
имена известны, всех их сейчас проверяют.
