Шаман застыл, прислушиваясь к тишине. В его жизни было
слишком мало тишины, он совсем отвык от нее. Ему стало немного не по себе,
словно лес, песок, обмелевшая усталая речка Кубрь и розовый лунный диск молча,
недоброжелательно уставились на него, чего-то от него ждали и знали такое, что
неодушевленные предметы в принципе знать не могут.
Слева, в зарослях дикой малины, ему почудился шорох и еще
какой-то звук, похожий на вздох. Он резко оглянулся, но ничего, кроме мрака, не
увидел. Вспомнив, что времени совсем мало, с бодрым возгласом «Кайф!» он
плюхнулся в теплую воду, нырнул и поплыл по лунной дорожке легким красивым
брассом.
Погрузка подходила к концу. Бомжи сильно устали. Лезвие
позволил им напоследок еще один недолгий перекур и дал допить оставшуюся водку.
— Слышь, а кузов-то почти полный, мы там все не поместимся, —
вдруг произнес один из бомжей, оторвавшись от горлышка бутылки.
— Не поместимся, — отозвался другой бомж, кашляя и едва
ворочая языком.
— Ничего, пешочком прогуляетесь, вам полезно, — тихо
засмеялся Серый.
На минуту повисла пауза. Вдруг третий бомж, самый
молчаливый, вскочил и метнулся к темному кустарнику.
— Ты куда? — удивленно окликнул его Лезвие.
В ответ послышался тяжелый, удаляющийся топот. Бомж бежал.
Другие два уже поднимались на ноги. Они были слабее и пьяней, но в такой
темноте имели неплохой шанс исчезнуть, тем более побежали они в разные стороны.
Шаман вылез из воды. Шумно отфыркиваясь, он достал из
кармана куртки маленькое мягкое полотенце, которое прихватил заранее, ибо знал,
что непременно искупается этой ночью в реке Кубрь. Вытерся и стал одеваться.
Когда он, прыгая на одной ноге, натягивал джинсы, до него донесся тревожный
условный свист Лезвия, потом крики, и наконец сухо щелкнул первый выстрел.
* * *
Если бы Василиса могла не дышать, она бы не дышала.
Съежившись в кустах, мокрая насквозь, она замерзла, хотя ночь была жаркой.
Каждый выстрел отдавался в ней крупной дрожью, словно ее било током. Рука все
еще сжимала бутылку колы.
Пляж был залит мутным лунным светом. Несколько минут назад
Василиса отчетливо видела силуэт человека, который пришел купаться. Она понятия
не имела, кто он и откуда взялся, но чувствовала, что надо сидеть тихо и ждать,
когда он уйдет. Он не ушел, а убежал, едва успев натянуть штаны, и пару метров
прыгал на одной ноге. Кроссовки у него были на липучках, что-то там застряло,
он не сумел застегнуть сразу. Из темноты кричали, свистели, потом стали
стрелять.
Три выстрела, четыре. Крики, топот. Василиса впервые в жизни
слышала настоящую стрельбу, и у нее ни на миг не возникло утешительного
чувства, что это всего лишь страшный сон или кино. Она сразу поняла: люди,
явившиеся сюда ночью на машине, убивают по-настоящему.
Она не видела никого из них, кроме одинокого купальщика, но
по голосам, доносившимся издалека, догадалась, что их человек пять, не меньше.
После четвертого выстрела стало тихо. Василиса решила, что
все кончилось. Она заставляла себя верить, что Гриша, Оля и Сережа сидят
сейчас, притаившись, точно так же, как она. У них есть хороший шанс. Они
выбрали для ночевки самый дальний из корпусов, самый чистый и целый. Вряд
странные ночные гости станут обыскивать в темноте развалины бывшего лагеря, они
разбираются между собой. Разберутся и уедут. Вот, кажется, заводят мотор. Ну
что их сюда принесло, спрашивается? Здесь делать совершенно нечего. Это дикое
место, заброшенное и проклятое. Это вроде Бермудского треугольника, но не в
западной части Атлантического океана, а на суше, в подмосковных лесах. В
тридцатые годы НКВД расстреливало здесь кулаков. В конце пятидесятых построили
пионерский лагерь, и каждое лето кто-нибудь из детей тонул в реке, была история
с маньяком, который работал массовиком-затейником и успел за месяц убить трех
девочек, потом в молоко попала крыса, и несколько детей умерли от отравления.
Лет десять назад какой-то бизнесмен арендовал этот кусок земли, чтобы построить
шикарный дачный поселок, но был убит при загадочных обстоятельствах. С тех пор
никто сюда не совался.
Два мальчика и две девочки, Василиса, Гриша, Оля и Сережа,
оказались здесь совершенно случайно. Это была дурацкая авантюра.
Собирались большой компанией на дачу, рано утром загрузились
в электричку, но тут выяснилось, что дача отменяется, туда явились родственники,
будет полно взрослых. Надо было куда-то деться. Меньше всего хотелось
возвращаться в Москву. И вот Гриша вспомнил, что когда-то его родители снимали
домик в деревне. Километрах в пяти, на берегу реки, были развалины
пионерлагеря. Он облазал их в детстве вдоль и поперек. Любопытно посмотреть,
что там сейчас. Поскольку они уже едут в электричке по Савеловской дороге, то
вполне логично доехать до станции Катуар, оттуда придется пилить пешком часа
три по заброшенной бетонке через лес.
Гриша вдохновенно рассказывал ужастики про заброшенный
лагерь, пока тряслись в электричке, и в итоге пять человек сошли в Лобне.
Дальше решились ехать только две влюбленные парочки, Сережа с Олей и Гриша с
Василисой.
День получился длинный и сумасшедший. В Гришин Бермудский
треугольник попали только к вечеру. Пока шли по разбитой бетонке, у Василисы
отломился каблук. Босоножки были новые, нещадно терли, она разозлилась,
выбросила их и дальше пошла босиком. Часть пути Гриша нес ее на загривке.
Потом купались в реке, бегали по пустой территории бывшего
лагеря, вопили, дурачились и бесились, выпили на четверых две бутылки водки.
Василиса и Гриша почти не пили. Все вылакали Оля и Сережа, к
тому же эти двое несчастных влюбленных курили травку. Обнявшись, повиснув друг на
друге, они удалились в соседнюю палату. За стенкой долго были слышны
характерные звуки. Оля и Сережа занялись главным делом своей жизни. Гриша
сказал, что они уже год этим занимаются везде, где можно и нельзя. Не
исключено, что они поженятся, когда Оле исполнится восемнадцать.
Правда, им негде жить, и родители категорически против.
У них не было с собой ни спальников, ни одеял, только легкие
куртки. Оля и Сережа не побрезговали улечься прямо на рваные матрасы, которые в
изобилии валялись по всему корпусу. Гриша заранее набрал кучу ельника и сухой
травы, сложил все это на занозистом полу бывшей пионерской палаты, расстелил
сверху свою куртку.
Василисе было легко и хорошо с ним, словно они знали друг
друга не два дня, а сто лет. Они сидели, шептались, только изредка, почти
случайно, соприкасаясь то головами, то локтями, вздрагивая и краснея. Наверное,
они проговорили бы так до рассвета, а потом отправились купаться. Но Василиса
ляпнула глупость, и Гриша обиделся. Она сказала, что не может целоваться с человеком,
у которого потные усики.
