— Чистые листы? — осторожно спросил Саня.
— Нет. Что-то было написано.
— Что?
— Ну я же не читал. Просмотрел, думал, может, деньги внутри,
и все сложил на место.
— В портфель?
— Сначала в папку. Такая папочка, прозрачная, на кнопке.
Сверху, на первой странице, написано «Генерал Жора», очень крупно. А дальше
вроде мелкий текст, почерк косой, неразборчивый.
«Рукопись. „Генерал Жора“» — чиркнул Арсеньев в своем ежедневнике
и, не глядя на подозреваемого, как бы продолжая писать, спросил быстро и
небрежно:
— Когда ты взял портфель, Драконов был еще жив?
— Жив, — энергично закивал Булька, — то есть совсем жив,
даже очень. Заказал больше, чем обычно. Болтал с Надькой, официанткой. Она
хихикала. Я решил, что это он из-за денег такой радостный. Это ж было в
пятницу, двенадцатого мая. Десятого у мамы день рождения, я отпросился на два
дня, а двенадцатого отрабатывал.
— Так. Стоп. Давай-ка все подробно, по порядку, — Арсеньев
закурил и угостил сигаретой Бульку, — получается, что ты заглядывал в портфель
Драконова за день до убийства?
— Ну да, в «Килечке», в сортире. Писатель попил, поел,
расплатился, перед уходом в сортир зашел. Портфель поставил на подоконник. И
забыл там. Потом, конечно, вспомнил, вернулся, Иваныч ему отдал. А я пол
протирал, смотрю — портфель. И никого вокруг. Ну вот, я не удержался. Прямо
сами руки потянулись. Но денег там никаких не было.
— А ручка? Кредитная карточка?
— Не помню. На фига мне это?
— Но ручку ты потом поменял на наркотики. А с карточки снял
всю наличность.
— Ой, блин, так я вроде как нашел эти штуки. Ручку,
карточку. Я ж не знал, чье это хозяйство.
— На карточке написана фамилия владельца, — тихо заметил
Арсеньев.
— Так не по-русски же! — простонал Булька. — Я что там
написано не читал. Я увидел бумажку, на ней четыре цифры, крупно, и решил
попробовать, вдруг это код? Попробовал. Получилось. Да если бы я знал, чье это
все, я бы сразу выкинул подальше! Я ж не совсем лох.
— Совсем, — вздохнул Арсеньев, — совсем ты лох, Куняев Борис
Петрович. Почему ты раньше этого не рассказывал?
— Ну так, это… — Булька нервно подергал себя за нос, — я
думал, если скажу про портфель, еще больше запутаюсь. И потом, Иваныч железно
обещал молчать. Чего ж я буду?
— Погоди, кто такой Иваныч?
— Швейцар. Он как раз заглянул, когда я закрывал этот
несчастный портфель. И шуганул меня. Правда, тихо, шепотом. Потом у нас с ним
разговор был. Я, конечно, приврал, сказал, будто не успел заглянуть внутрь,
только собирался. Но, в принципе, если бы кто узнал, меня бы точно выгнали из
«Кильки». Иваныч хороший человек. На первый раз, говорит, прощаю, считай, я
ничего не видел.
Однажды Арсеньев уже допрашивал швейцара, и тот ни словом не
обмолвился об истории с портфелем. С каждым из работников «Кильки» он обсуждал
подробности вечера накануне убийства. Куняев действительно подменял заболевшую
уборщицу и отвечал за чистоту туалетов.
Писатель Драконов ужинал в одиночестве, иногда говорил по
мобильному телефону.
Из всех работников кафе швейцар оказался самым
сострадательным человеком. Он жалел убитого, жалел подозреваемого, тяжело
вздыхал, повторял, что Булька парень, в принципе, добрый, мухи не обидит.
Конечно, надо поговорить с ним еще раз. Он должен подтвердить историю с
портфелем. Отпечатки Куняева на внутренней стороне крышки были самой важной
уликой. Если он заглядывал в портфель за сутки до убийства, это серьезно меняет
дело.
— Ну может, теперь расскажешь, кто тебе угрожает? — спросил
Арсеньев.
— А-а! — жалобно вскрикнул в ответ Булька, сморщился и
поднес руку ко рту.
— Что такое?
— Опять содрал, блин!
Арсеньев увидел, что по его маленькой грязной кисти течет
кровь.
— Ой, больно, больно, — хныкал Куняев, — не могу, как
больно! Врача позовите! Я ж крови боюсь, блин!
— Да что случилось? — Арсеньев нажал кнопку вызова охраны.
— У меня там рана, воспаление, давно уже, и все не заживает,
— плача, объяснил Булька, — я опять нечаянно корочку содрал.
— Про портфель это любопытно, — сказала Зюзя, выслушав
Арсеньева.
Они зашли перекусить в маленькое подвальное кафе неподалеку
от Бутырки. Там работал мощный кондиционер. Было прохладно и почти пусто.
Зинаида Ивановна с отвращением ковыряла вилкой морковный салат и косилась на
тарелку Арсеньева, с которой быстро исчезали жареная картошка с грибами и
огромная, сочная свиная отбивная на косточке. Зюзя вынуждена была сесть на
строгую диету, уже не ради красоты, а из-за проблем со здоровьем.
— Ну да, — кивнул Арсеньев, — это, конечно, не алиби, но
кое-что.
— Алиби, — грустно вздохнула Зинаида Ивановна, — разве у нас
есть что-нибудь, кроме этого паршивого алиби? Мне надо дело в суд передавать, а
я на нуле. Если бы мы нашли орудие убийства, если бы Куняев вспомнил, где был и
что делал в тот вечер. Пусть даже не вспомнил, а придумал. Вранье тоже
информация. Когда подозреваемый начинает врать, его легче вывести на
чистосердечное признание. Знаешь, что меня сейчас интересует больше всего?
Каким образом слабоумному Бульке с его заплесневелыми от наркотиков мозгами
удалось разобраться с пин-кодом и снять деньги с карточки Драконова? Если он все-таки
одолел это, куда он дел деньги? Ведь за дозу он расплатился ручкой.
— Куда дел — это хороший вопрос, — произнес Арсеньев с
набитым ртом, — дома у него их точно нет. Либо там какой-то совсем уж хитрый
тайник. Впрочем, потратить сто семьдесят долларов не так уж сложно. А ручкой он
расплатился потому, что безумно любит деньги и не захотел с ними расставаться.
Что касается карточки, тоже не велика наука, особенно когда вместе с карточкой
лежит бумажка, на которой крупно написан код. Рядом с «Килькой» есть уличный
банкомат. Булька сто раз наблюдал, как люди снимают деньги, и мотал на ус. А
вообще, Зинаида Ивановна, мы зациклились на этом несчастном Куняеве и забыли о
других версиях. Его вполне могли подставить. Лев Драконов все-таки не рядовой
пенсионер, он писатель, тусовщик, болтун, не тем будь помянут. Он работал над
книгой о Хавченко…
— Ой, перестань! — поморщилась Зюзя. — Ты же видел рукопись,
там ничего серьезного, сплошные сопли с сахаром. — Нацелившись вилкой в тарелку
Арсеньева, она быстрым движением подцепила кусок отбивной, который он только
что отрезал, отправила в рот и тихо застонала от удовольствия.
