Дама важно кивнула. Больше вопросов не возникло.
Автора еще раз поблагодарили, преподнесли скромный букетик
белых гвоздик, взяли пару автографов.
— Вы тоже хотели, — прошептал Рейч и сунул Григорьеву
книжку, — подойдите к нему, и не забудьте: вы русский аристократ, князь. У вас,
кстати, есть деньги?
— Конечно, — Григорьев содрал с книжки целлофановую обертку,
— а что, у вас проблемы с наличностью?
— У меня вытащили бумажник. Я обнаружил это пять минут
назад.
— Неужели здесь? — удивился Григорьев.
— Нет. Мы сегодня днем гуляли по старому центру, слушали
уличных музыкантов, крутились в толпе.
Он шептал Григорьеву на ухо по-английски и увлекал его за
локоть к маленькому столику, за которым сидел Рики, готовый дать очередной
автограф.
— Беда, — успел прошептать в ответ Григорьев, — вы обещали
мальчику икру. Но я вас выручу, так и быть. Я приглашу вас в ресторан и угощу
икрой, как это принято у нас, русских аристократов.
— Да, да, — благодарно улыбнулся Рейч, — а потом мы
поговорим о писателе Льве Драконове и мемуарах генерала Колпакова. Вы ведь за
этим явились, верно?
Глава 9
Маша выехала из Москвы сразу после разговора с Рязанцевым.
Она не любила опаздывать, опасалась знаменитых московских пробок. На этот раз
ей выдали в посольстве маленький старый «Форд», черно-серый, как кладбищенская
ворона. Машина резко выделялась на фоне нарядных дорогих автомобилей,
заполонивших улицы, особенно в центре. Но двигатель был мощный и работал
исправно.
До дачного поселка ей удалось доехать всего за сорок минут.
В пробках она не стояла, дорогу помнила отлично. Только оказавшись у ворот, она
спохватилась, что явилась на час раньше. Оставалось погудеть, чтобы открыли, и
позвонить Рязанцеву, предупредить, что она уже здесь.
«Приезжать раньше еще хуже, чем опаздывать, — думала она,
слушая сигналы своего „Форда“ и протяжные гудки в телефонной трубке, — здесь,
похоже, сонное царство. Охрана дрыхнет. Их светлость отвечать не желают.
Интересно, кто проснется первым?»
Проснулся Рязанцев. То есть он вовсе не спал. Его голос
прозвучал в трубке так резко и раздраженно, что у Маши зачесалось ухо.
— Извините, Евгений Николаевич, я приехала почти на час
раньше, не рассчитала время.
— Не страшно. Где же вы?
— У ворот.
— Так въезжайте. В чем дело?
— Я бы с удовольствием. Не пускают.
— Что за бред! Они там оглохли?
— Скорее, заснули.
— Ладно, сейчас разберусь.
Пока он разбирался, Маша отъехала от ворот, припарковалась у
обочины, вышла из машины. Воздух был, конечно, чище, чем в городе, но молчали
птицы, от земли исходил горячий, какой-то прачечный пар. Маша потянулась,
разминая суставы, щелкнула заколкой, распустила волосы. Два года назад у нее
была стрижка «тифози», совсем короткая, делавшая ее похожей на лопоухого
мальчика с тонкой шейкой. Сейчас волосы отросли до плеч. Она выглядела вполне
женственно. На ней было легкое светлое платье без рукавов, белые открытые
босоножки на тонких каблуках.
Над воротами она заметила глазок видеокамеры и почувствовала
чужой взгляд. Кто-то наблюдал за ней, то ли излома, толи из охранной будки. Она
стала подозревать, что ворота так долго не открывают вовсе не из-за общей
вялости и сонности, которая разлита в воздухе. Кто-то ее здесь совсем не ждал и
не хочет видеть. Впрочем, она отлично знала кто. Начальник охраны Егорыч. Он
был тесно связан с Хавченко, активно кормился за счет американских денег, которые
воровал руководитель партийного пресс-центра. Но, кроме того, его вполне
устраивала ситуация, когда Галина Дмитриевна Рязанцева находилась в закрытой
психиатрической лечебнице. Он владел горячей, скандальной семейной тайной и мог
свободно манипулировать Евгением Николаевичем. Сейчас никаких особенных тайн не
существовало. Муж и жена жили вместе. Врачи признали Рязанцеву здоровой. А что
касается политических и шпионских секретов — Егорыч сам зависел от денег ЦРУ и
был прочно впаян в этот узел. Это его бесило. Свое бешенство он, вероятно,
решил излить на Мери Григ.
По детской привычке она загадала: если первым человеком,
которого она здесь увидит, окажется Егорыч, значит, с самого начала дело пойдет
плохо. Но если впустит ее кто-то другой, ей повезет, все будет хорошо. Она
нарочно отвернулась от ворот, от камеры, и стала смотреть на березовую рощу.
Стволы казались дымчато-голубыми, в кронах сквозила осенняя желтизна. Маше
захотелось скинуть босоножки, пройти пешком сквозь рощу, до деревни Язвищи, увидеть
старый дом, который сначала был барской усадьбой, потом детской лесной школой,
наконец, стал закрытой психиатрической лечебницей. Она даже почувствовала
горячую пыль тропинки и сухую щекотку первых опавших листьев под босыми
ступнями, перед глазами серебристо мелькнули некрашеные доски деревенских
заборов, дальше возникло поле, и, наконец, качнула ветками старая одинокая
яблоня, которая когда-то спасла ей жизнь.
Маша так увлеклась этим мгновенным, воображаемым
путешествием, что не услышала, как поехали в стороны створки ворот у нее за
спиной.
— Машенька, здравствуйте! — голос прозвучал совсем близко.
Она обернулась. Перед ней стояла Галина Дмитриевна. Из всех обитателей дома это
был, пожалуй, единственный человек, который искренне обрадовался ее приезду.
Они расцеловались. Рязанцева казалась ниже ростом, голову ее
туго обтягивал синий в крапинку старушечий платок, ситцевая темная юбка
доходила до щиколоток и висела мешком. От нее пахло мылом, утюгом и ладаном.
— А я смотрю, вы или не вы? Я же помню вас стриженой и
всегда в брючках. Знаете, так вам больше идет, — она вдруг замолчала, резко
развернулась на глазок камеры, нахмурилась, но тут же опять посмотрела на Машу
и улыбнулась. — Это ваш автомобиль? Какая мрачная расцветка. На ворону похож.
Загоняйте его и пойдемте скорей в дом, там прохладней. А вот и Евгений
Николаевич. Фигура партийного лидера четко нарисовалась между створками
гаражных ворот. Он шел спиной к солнцу, и не было видно, какое у него выражение
лица.
— Ты уже открыла? Вот и хорошо. Добрый день, Мери Григ. Рад
вас видеть. Галя, попроси, чтобы там приготовили что-нибудь холодное попить.
Галина Дмитриевна кивнула и заспешила к дому, не
оглядываясь. Рязанцев дождался, пока Маша вкатит свой черно-серый «Форд», нажал
на кнопку пульта, закрывая ворота.
До дома они шли молча. Маша искоса взглядывала на
заострившийся профиль Рязанцева. Он постарел, полысел, стал сутулиться. Из
широких коротких рукавов белоснежной тенниски торчали руки, уже не мужские, а
стариковские, в седом пухе и бежевых пигментных пятнах.
