— Мы почти пришли, — сказал Рейч, — если вы не слишком
устали, можем зайти ко мне на полчаса, выпить по чашке чая. А потом я вызову
для вас такси. Кстати, в какой гостинице вы остановились?
— В «Манхэттене», у вокзала.
— Дрянной отель. Дорогой, но дрянной. Вас привлекло
название? — Рики зевнул и прикрыл рот ладошкой.
— Не знаю. Я, честно говоря, не выбирал. Заказал через
Интернет то, что попалось на глаза.
— Так вы зайдете или нет? — спросил Рейч. — Вот мой дом.
Они остановились у чугунных ворот. За высоким забором
виднелся ухоженный садик и фасад пятиэтажного дома конца XIX века. На толстых
столбах были прибиты блестящие медные таблички, всего штук десять, с именами
владельцев квартир. Здесь жили адвокаты, дантисты, психоаналитики. Григорьев
нашел ту, на которой красовалось имя Генриха Рейча. Он обозначил себя
«литературный агент», а рядом выгравировал: «Рихард Мольтке, писатель».
«Ну конечно, все общее, даже банковские счета, — грустно
улыбнулся про себя Григорьев, — может, этот маленький злой фавн — наказание
хитрюге Рейчу за все гадости, которые он натворил? Впрочем, почему наказание?
Он ведь счастлив, старый дурак. Разве так важно, сколько продлится это счастье
и чем закончится?»
В просторной полутемной гостиной они опять остались вдвоем.
Рики отправился принимать ванну после такого жаркого дня. На всякий случай
Григорьев стал говорить по-русски.
— Генрих, вы не забыли позвонить в банк, предупредить, чтобы
заблокировали ваши карточки? У вас ведь вытащили бумажник.
— О, да, конечно. Я это сделал сразу. Кстати, сколько вы
собираетесь предложить мне за информацию?
— А в какую сумму вы сами оцениваете то, что можете мне
сообщить?
Рейч тихо засмеялся и покачал головой.
— Смотря что вас интересует. Если я вас правильно понял,
речь идет о мемуарах, которых нет? Сколько может стоить то, чего нет? Генерал —
вор, писатель — врун, и оба мертвые, — Рейч вздохнул, — дрянь, а не информация.
Как вы, русские, говорите, дырка от бублика.
— Но вы не исключаете, что Драконова убили из-за этих
мемуаров?
— Из-за болтовни о них, — уточнил Рейч, — я поверил
Драконову, мог поверить кто-то еще. Лев умел не только болтать, но и слушать.
Генерал Жора любил рассказывать о своих подвигах. У него к старости амбиции
доминировали над здравым смыслом, он говорил о себе как о великом русском
полководце. Всерьез заявлял, что его фигура имеет для российской истории не
меньшее значение, чем фигуры Суворова, Кутузова, Жукова. Портрет его должен
непременно быть во всех школьных учебниках и энциклопедиях.
— Он, кажется, пил крепко? — спросил Григорьев.
— Ну да, да, — поморщился Рейч, — пил, жрал, как свинья.
Однако у него хватило ума наворовать миллионы и спрятать их так, что никто до
сих пор не может найти.
— А племянник? Вы сказали — за ним стоят дядины деньги.
— Существует версия, что дядя все оставил ему. Собственно,
других наследников у генерала не было. Деньги хранятся в нескольких швейцарских
банках. Система защиты простая и надежная. Любая операция требует личного
присутствия владельца счета, поскольку кодом доступа являются отпечатки его
пальцев и компьютерное сканирование радужки глаза. Но есть иные версии.
Например, что деньги генерала Жоры — миф. Наворовали другие, и все свалили на
Колпакова. А Приза раскручивают некие структуры, криминальные, силовые,
коммерческие, это кому как больше нравится, в общем, тайные силы,
заинтересованные поставить во главе оппозиции свою марионетку. Конечно,
президентом он не станет, это смешно, однако политическое будущее у него есть.
Андрей Евгеньевич не спешил заводить разговор о фотографиях.
Генриху совсем не обязательно знать, за какой именно информацией явился к нему
Григорьев. Не стоило спешить. В конце концов, это не последняя их встреча.
Что касается Владимира Приза, всего лишь пару недель назад
он пытался отмахнуться от Маши, он уже слышать не мог об этом Вове. «Прекрати!
Над тобой смеются», — повторял он, когда она пыталась доказать ему, что Приз не
безмозглая марионетка, что он опасен.
— Генрих, что собой представляет этот Приз?
— Вы меня спрашиваете? — усмехнулся Рейч.
— Ну, а кого же еще? Вы с ним общались недавно, он купил у
вас перстень доктора Штрауса. Кстати, любопытно — зачем?
— Зачем? — Рейч хрипло хохотнул. — Есть две породы людей,
которые тратят большие деньги на подобные штуки. Коллекционеры и фанатики идеи.
Коллекционером Владимир Приз не является. Но он не просто фанатик идеи. Он
маньяк. Я же вам говорил. Он нацист, он как будто родом из Третьего рейха. Даже
внешне чем-то похож на молодого Гитлера, и страшно гордится этим. Удивительно,
что в России этого до сих пор никто не замечает.
* * *
Анастасия Игнатьевна проснулась необычно поздно и удивилась,
поскольку ей казалось, что этой ночью она вообще не сомкнула глаз. Комнату
заливал дымчатый, знойный свет. Во дворе, под самым окном, возмущенно орал
петух и кудахтали куры. Было девять.
Настя несколько минут лежала, растерянно глядя в потолок и
пытаясь собраться с мыслями. Бессонные ночи не были для нее чем-то необычным,
но никогда еще она не чувствовала себя такой разбитой и никогда не спала утром
до девяти.
Дверь в соседнюю комнату оставалась приоткрытой. Настя
привыкла каждое утро видеть застеленную кровать, на которой когда-то спал
Василий, гладкое покрывало, подушки, высоко взбитые и накрытые гипюровой
накидкой. Сейчас в дверном проеме виднелось смятое байковое одеяло, из-под него
торчала забинтованная нога.
— О, Господи, — прошептала она, опомнившись. Девочка крепко
спала. Анастасия Игнатьевна убрала с ее лица длинную слипшуюся прядь. От
прикосновения девочка вздрогнула, пожевала запекшимися губами, перевернулась на
бок, но не проснулась.
— Ладно, спи, — вздохнула Настя и отправилась кормить кур.
У калитки маячила юродивая Лидуня. Она часто заходила к
фельдшерице. Настя кормила ее, мыла, расчесывала длинные жидкие патлы, которые
Лидуня не давала подстричь. При виде ножниц поднимала жалобный крик и рев.
Лидуня никогда ничего не клянчила, просто подходила к
забору, садилась на корточки и рисовала палочкой, летом на земле, зимой на
снегу. Рисовала она всякие каракули, как трехлетний ребенок. Ей было около
сорока. Она родилась здоровой, но в раннем детстве перенесла менингит и так и
осталась на всю жизнь маленьким ребенком, восторженным, добрым и обидчивым.
— Солнушко! — сообщила она, увидев Настю, оскалила беззубый
рот и указала палочкой, зажатой в кулаке, на мутный розовый диск.
