— Привет, Лидуня, кушать хочешь? Заходи. — Анастасия
Игнатьевна открыла калитку.
Лидуня прошмыгнула во двор, мимоходом ткнув палочкой в
открытое окно комнаты Василия.
— Вася плиехаль? — спросила она радостно и побежала в дом.
Наверное, из всех жителей деревни только одна Лидуня помнила
Васю.
Анастасия Игнатьевна поднялась вслед за ней на крыльцо и,
едва шагнув в сени, услышала веселый удивленный голос:
— Вася! Вася!
Лидуня стояла у кровати. Девочка завертелась, откинула
одеяло, села. Длинные волосы закрывали лицо.
— Кто это? — испугалась Лидуня и отскочила, спряталась за
Анастасию Игнатьевну.
— Ох, если бы я знала, — пробормотала Настя и обратилась к
своей ночной гостье.
— Доброе утро. Как чувствуешь себя?
Девочка забинтованной рукой попыталась откинуть волосы с
лица, тряхнула головой, открыла рот и тихо, сипло закашлялась. Говорить она
по-прежнему не могла.
— А где Вася? — растерянно вскрикнула Лидуня. Девочка сильно
вздрогнула, уставилась на юродивую, прижала забинтованные руки к груди.
— Вася мой сын, — вздохнув, объяснила Анастасия Игнатьевна и
кивнула на фотографию, — он погиб семь лет назад, в Чечне. Это я к нему ходила
на кладбище. Понимаешь?
Девочка кивнула.
— Комната его, кровать его. Лидуня все не верит, что он
никогда больше не вернется. Он ее защищал. Дети злые, дразнили ее, а мой Вася
пару раз даже подрался из-за нее.
— Вася добый, — важно надувшись, подтвердила Лидуня, — Вася
пиедет скойо.
— Ну что, говорить не можешь? — спросила Анастасия
Игнатьевна, вглядываясь в лицо девочки. — Попробуй шепотом.
Та открыла рот, словно рыба, выброшенная на берег. Было
видно, как она пытается издать какой-нибудь звук. Ничего не получалось.
— Но ты не глухая? Ты меня слышишь? — уточнила Настя.
Девочка закивала, притронулась рукой к губам, помотала
головой. Глаза ее наполнились слезами. Ей самой было странно и страшно оттого,
что она не может произнести ни слова.
— Ладно, не мучайся, — вздохнула Анастасия Игнатьевна, —
скорее всего, у тебя афония. Спазм голосовых связок. Это бывает, от
переживаний, от нервных потрясений, особенно у подростков. Кстати, тебе сколько
лет? Ах, ну да, ты сказать не можешь. И написать тоже не можешь. Ожоги на руках
серьезные. Давай так, — она показала десять пальцев, потом еще четыре.
Девочка помотала головой, подняла забинтованную руку и
медленно прочертила в воздухе какие-то линии. Настя не поняла, зато Лидуня
радостно сообщила:
— Идиница, симёычка!
— Семнадцать? — удивилась Настя.
Девочка кивнула.
Диалог получился довольно скудный. Анастасии Игнатьевне
удалось выяснить, что ее гостья живет в Москве, у нее есть родители, но они
сейчас где-то далеко и позвонить им нельзя. Лидуня воспринимала происходящее,
как забавную игру. Когда Анастасия Игнатьевна отправилась готовить завтрак, она
осталась с девочкой и продолжала задавать ей вопросы. Из кухни Настя слышала,
как чередуется картавый голосок юродивой с долгими паузами. Потом заскрипели
пружины кровати, что-то стукнуло. Через минуту в дверном проеме появились
Лидуня и девочка. Юродивая стояла позади и поддерживала свою новую подружку за
локти.
— Тетя Настя, тетя Настя, она хочет итико умыть!
— Проводи ее и покажи заодно, где туалет. Вот тапки.
Справитесь без меня?
Юродивая энергично закивала.
На завтрак Настя приготовила яичницу с салом. Девочка не
могла есть самостоятельно, вилка выпадала из забинтованных пальцев, и Лидуня
принялась кормить ее, комично приговаривая: «За маму, за папу!»
— Ну вот, — сказала Настя, когда выпили чай, — теперь сходи
за Поликарпычем.
Участковый явился минут через двадцать, сонный, разомлевший
от жары. Он весил килограмм сто, сильно потел и страдал одышкой.
— Что у тебя стряслось, Игнатьевна? — спросил он, тяжело
присаживаясь на скамеечку у крыльца.
Настя рассказала ему про девочку, правда, слегка изменила
время. Ей неловко было признаваться, что она бегала на кладбище глубокой ночью.
Она перенесла действие на раннее утро.
— Так, так, — важно кивал участковый.
До его маленького отделения ориентировка на четырех
пропавших подростков пока не дошла. Факс имелся, но не работал. Настроение у
Поликарпыча было скверное. С утра он плохо соображал, поскольку выпил вечером,
к тому же от жары у него всегда поднималось давление, и пот заливал не только
глаза, но и мозги.
— Ну что, говорить совсем не можешь? — спросил он, дослушав
до конца и разглядывая девочку. Та в ответ отрицательно помотала головой.
— И писать тоже?
— Нет пока, — ответила за нее Настя, — ожоги на руках
ужасные. Ей семнадцать, живет в Москве. Единственное, что я выяснила.
— Ты в зону пожара попала, что ли? — спросил Поликарпыч,
повышая голос и выговаривая слова так, словно перед ним была глухая или
иностранка.
Девочка опять кивнула.
— Ну и что делать с тобой? Как тебя оформлять? Потеряшка,
бродяжка, кто ты у нас? Из Москвы. Значит, отдыхала здесь где-нибудь
поблизости. Выехала на природу, не одна, наверное, с компанией. Захотелось вам
костерок в лесу развести, то, да се, выпили, завалились спать, а про
костерок-то и позабыли. Так дело было? Сейчас вон, за Первушиным, горит, вдоль
берега Кубри все полыхает, там бывший пионерлагерь, места дикие, безлюдные.
Здесь у нас в Кисловке дождик покапал, а там все никак. Хотя, если верить моей
гипертонии, дождик еще будет. Ну, да ладно, гипертония у меня дура, соврет, не
дорого возьмет. Слушай, а если ты была не одна, в компании, то где остальные?
Девочка помотала головой, открыла рот. Лицо стало таким
несчастным, что Лидуня принялась гладить ее по голове, а Настя сердито одернула
участкового:
— Хватит болтать, Поликарпыч. Надо решать, что девать.
— Ну что, что? Докладывать районному начальству. Она из
Москвы, говоришь? Вот пусть ее доставят, куда положено, и разбираются по месту
жительства.
Выпив литр домашнего кваса, Поликарпыч отправился к себе в
отделение, ворча под нос, что наверняка никого из начальства сейчас на месте не
окажется и никто на себя эту ерунду брать не захочет. Что толку от девчонки? Ни
к отчетности ее не подошьешь, ни в какую статистику не подпишешь. Была бы она,
допустим, в розыске, или имелись бы при ней хоть какие документы, или могла бы
что-то на словах сообщить о своей личности, тогда понятно. А так — толку чуть,
возни много. Хорошо, если машину пришлют, а то ведь придется, чего доброго,
везти ее в Лобню на своей развалюхе, по такому пеклу.
