Поликарпыч доплелся до отделения, отдышался на крыльце,
выкурил сигарету и позвонил вышестоящему начальству, в город Лобню. К его
глубокой досаде дежурным оказался Колька Мельников, старший лейтенант, человек
вредный, грубый и нервный.
— Слышь, Коля, тут у меня потеряшка, — начал объяснять
Поликарпыч, — девчонка семнадцати лет, обгоревшая, без документов, вроде
проживает в Москве. Попала в зону пожара, говорить не может. Там у вас,
случайно, ориентировок никаких не поступало?
Вопреки ожиданиям старший лейтенант Мельников отреагировал
вполне живо, спросил, как она выглядит.
— Девушка, семнадцать лет, волосы длинные, темные. Глаза
темные, лицо овальное, нос прямой, рост средний — принялся объяснять Поликарпыч
и еще раз, не спеша, изложил все подробности.
— Погоди, что значит — не может говорить? Глухонемая, что
ли? — тревожно спросил Мельников.
— Да нет, вроде нет. Игнатьевна сказала, шок у нее, от
нервов.
— Кто такая Игнатьевна?
— Фельдшерица, Настя Кузина. Я ж объясняю, она ее на
кладбище подобрала, полумертвую. Я вот не знаю, что делать? В Москву везти или
сюда к вам, в больницу сначала? Ты скажи, ориентировка хоть какая похожая не
поступала? Девушка, семнадцать лет…
Насчет ориентировки старший лейтенант так и не ответил, зато
пообещал приехать и разобраться, чем несказанно удивил деревенского
участкового. Уж от кого, но от Кольки Мельникова он не ждал такой расторопности
и такого человеческого участия.
Колька был из местных, родился в соседнем поселке, в
неблагополучной пьющей семье. Лет пятнадцать назад Поликарпыч лично драл его за
уши и не ставил на учет только из жалости. Подросток Мельников пару раз вместе
с компанией пытался ограбить сельский магазин, участвовал в кровавых драках на
дискотеке, причем отличался особенной, отчаянной жестокостью.
Была одна история, совсем уж паскудная. Какие-то мерзавцы
напали на юродивую Лидуню, изнасиловали ее, избили и бросили в лесу. Случайно
на нее наткнулся Вася Кузин, сын фельдшерицы Насти, дотащил до деревни,
приволок в медпункт. Настя месяц ее выхаживала.
Преступников так и не нашли. Не было свидетелей. Лидуня
сжимала в кулаке черный капроновый чулок. Немного оправившись, сумела
объяснить, что напало на нее четыре человека и морды у них были черные. Позже
по деревне пошел слух, что чулок она содрала с головы Кольки Мельникова. Но
доказательств никаких не было, кроме истошных криков Лидуни, когда она видела
подростка Мельникова.
Он мог бы стать уголовником, но после армии пошел служить в
милицию.
Поликарпыч включил электрический чайник, уселся на крыльцо.
Да, Колька Мельников мог бы стать уголовником, а стал старшим лейтенантом, и
вполне возможно, дослужится до полковника. Интересно все-таки поворачивается
жизнь. Пройдет еще лет десять, и вот вам полковник милиции, Мельников Николай
Иванович, солидный уважаемый человек. И никто не вспомнит, каким он был:
наглый, хитрый подросток, бьющий всегда до крови, жестокий звереныш по кличке
Лезвие.
Глава 11
— Терпеть не могу чай в пакетиках, — сказал Рейч, заливая
заварку кипятком в пузатом фарфором чайнике, — странная русская привычка — пить
на ночь крепкий чай.
— Я больше люблю кофе, — сказал Григорьев.
— Кончился кофе. Это вам не Москва. В Москве можно купить что
угодно, в любое время суток, от пачки кофе до автомобиля. Остальная
цивилизованная Европа к восьми вечера закрывает магазины и отдыхает. Так что
попьете со мной чайку. Кстати, кофеину в нем значительно больше.
Они сидели в гостиной при тусклом свете старинных бра. Рики
больше не появлялся, вероятно, лег спать. Генрих разлил чай по чашкам, поставил
на журнальный стол коробку дорогого шоколада и пепельницу.
— Можете курить. Мы с Рики вообще-то никому из гостей не
разрешаем курить в гостиной, но для вас, так и быть, я сделаю исключение.
Генриху хотелось поболтать.
— Страстная любовь нацистов ко всему таинственному,
мистическому, шла от интуитивного чувства собственной неполноценности, —
задумчиво произнес Рейч, взял свою чашку и понюхал пар, — среди них было мало
нормальных здоровых людей. Почти в каждом какое-нибудь уродство, или
физическое, или психическое, или то и другое сразу.
Он поставил чашку, кряхтя, поднялся с дивана, подошел к
книжным полкам, достал большой потрепанный том. Это была «Краткая энциклопедия
Третьего рейха», изданная в США в начале шестидесятых. У Григорьева дома
имелась такая же книга, с дарственной надписью от Рейча. Он был одним из
составителей.
— Вот, смотрите, — Генрих уселся на ручку его кресла.
«А это, кажется, надолго», — заметил про себя Григорьев,
глядя, как бережно переворачивает Рейч плотные пожелтевшие страницы.
— Йозеф Геббельс, — представил Рейч носатого человека на
фотографии так, словно лично знакомил с ним Григорьева. — Две главные слабости
— женщины и власть. Именно в таком порядке. В общем, ничего оригинального.
Обидчив и сентиментален. Вел дневник, в котором аккуратно фиксировал все свои
любовные переживания.
«Я оставлю всех женщин и буду обладать только ею, одной. Она
останется со мной и расцветет пленительной белокурой сладостью. Где же ты, моя
королева?»
Цитату из дневника Геббельса Рейч прочитал выразительно, с
придыханием, и стал листать дальше. Открыл на портрете очень красивой женщины.
Представил ее.
— Магда Геббельс, в девичестве Фридлендер. Хороша, правда?
Была на голову выше своего карлика мужа. Высокая худенькая блондинка с
правильными лицом и большими нежными глазами. Ненасытная романтическая
авантюристка с претензией на аристократизм. С юности обожала разыгрывать пышные
мелодрамы и выстраивать любовные роковые треугольники. Митинги нацистов стала
посещать из-за врожденного пристрастия к пафосу. Преклонялась перед Гитлером,
боготворила его. Именно фюрер благословил брак Йозефа и Магды, сделал из их
дома нечто среднее между партийным штабом и светским салоном, а из них —
образцовую арийскую семью. В гостиной с утра было полно народу, фюрер вещал,
остальные внимали. Магда в кружевном фартуке готовила для своего божества
вегетарианские блюда.
Григорьев слушал молча, прихлебывал чай и смотрел, как
молодеет лицо Рейча. Ярче сверкают глаза, на щеках проступает румянец, губы то
и дело растягиваются в странной нервной улыбке. Когда он перелистывал страницы,
было заметно, что пальцы его слегка дрожат.
— Геббельс, сын бухгалтера из провинциального городка, с
юности страдал комплексом неполноценности из-за своей колченогости и малого
роста. Это стало стержнем его блестящего пропагандистского дара. Он умел горячо
и убедительно орать о неполноценности других людей, миллионов людей, целых
наций. Как Гитлер мнил себя великим живописцем, тонкой художественной натурой,
так Геббельс считал себя философом, писателем драматургом, человеком искусства.
Благодаря помощи Католического общества после войны ему удалось прослушать
курсы лекций в нескольких лучших германских университетах. В 1922-м он даже
получил степень доктора философии, защитив диссертацию на тему «Романтическая
драма». Но на этом карьера философа для него закончилась. Ему пришлось работать
мелким биржевым служащим в банке. Именно тогда он вступил в НСДАП и
познакомился с Гитлером. Позже получил возможность компенсировать свои
творческие амбиции. Стал министром культуры, публично казнил чужие книги через
сожжение, запрещал фильмы и спектакли, а их авторов высылал или истреблял
физически. Покровительствовал молоденьким актрисам, каждый очередной роман
закручивал по всем законам сентиментальной дешевой мелодрамы, со страстями,
слезами, роскошью роковых признаний, букетов и будуаров. Опомнился и стал
осмотрительней после истории с чешской актрисой Лидой Бааровой. Из-за
двадцатидвухлетней славянки министр культуры чуть не развелся со своей
образцовой арийской женой Магдой Он предложил Магде любовь втроем, но такой
треугольник Магду не устраивал. Она пожаловалась фюреру. Фюрер в то время
планировал вторжение в Чехию. Роман министра культуры с чешской актрисой мог
иметь ненужный политический резонанс. Актриса была выслана из Германии, и
фильмы с ее участием запрещены к показу на всей территории Рейха.
