— Вы сказали, он дал вам визитную карточку, — напомнил
Григорьев.
— На ней было только имя. И еще — профессор, доктор
медицины, доктор философии. Не оказалось даже его отпечатков пальцев, хотя карточку
он доставал из кармана голой рукой. Только мои отпечатки, понимаете, только
мои.
Официант принес кофе и счет. Рейч опять замолчал.
— А связаться с кем-то из «лебенсборн» вы не пытались? Он
ведь предлагал вам встретиться с ними, значит, встречался сам.
— Пытался, — равнодушно кивнул Рейч, — мне удалось разыскать
двенадцать человек. Каждый из них смотрел на меня, как на психа, и повторял:
доктор Штраус погиб. Его нет. Только одна женщина призналась, что он часто ей
снится, и сказала, что, наверное, мне он тоже приснился. Последний его визит
был, правда, больше похож на сон. Я валялся с тяжелой пневмонией. Тогда у меня
еще была другая сексуальная ориентация, так сказать, нормальная. За мной
ухаживала подруга, милая, добрая девушка, ее звали Гудрун. Я лежал дома, с
высокой температурой. Гудрун вышла куда-то. Не знаю, возможно, она забыла
закрыть дверь. Я проснулся оттого, что кто-то был в комнате, сидел возле моей
кровати. Я помню это кошмарное чувство. Мне хотелось крикнуть, но я не мог
выдавить ни звука. Он положил мне руку на лоб. Рука была вполне живая, сухая и
прохладная. Он сказал, что у меня сильный жар, чтобы я не напрягался, не
пытался говорить, он все понимает без слов. «Ты хотел сдать меня, Гейни. Я не
сержусь. Для меня это не опасно. Пойми, Гейни, я им нужен. Они никогда не
решатся судить и казнить меня. Для них это все равно, что судить и казнить
самих себя. Они меня берегут. Они сдувают с меня пылинки. Я живу в Вашингтоне,
у меня отличный дом, в моем распоряжении большая научная лаборатория и сколько
угодно живого материала для опытов. Сыворотка правды, эликсир счастья, эликсир
отваги. Все это мои know how, мои подарки и сладости для божьих деток. Но
особенно нравится им мое последнее изобретение, методика изготовления
человека-бомбы. Видишь ли, человека можно с помощью химии и гипноза заставить
сделать все, что угодно. Но проблема в том, что загипнотизированный, набитый
наркотиками, он выглядит неважно, туго соображает. Нельзя сделать из человека
робота так, чтобы он сохранил здравый рассудок, ясный взгляд и, тем более,
интеллект. Сегодня я близок к решению этой проблемы. Мои люди-бомбы сумеют
действовать разумно и будут выглядеть нормально. Божьи детки в восторге от
таких игрушек, в будущем они наладят массовое производство».
Рейч замолчал, машинально открыл папку со счетом, достал
кредитку.
— Не надо. Я заплачу, — предложил Григорьев.
— С какой стати? Вы уже платили в русском ресторане, когда у
меня украли бумажник. Это было значительно дороже. Теперь моя очередь. Знаете,
Андрей, прошло столько лет, а я до сих пор иногда чувствую его руку на лбу. Я
молчал. Он говорил. Но это был диалог. Он отвечал мне, точно читая каждую мою
мысль, каждое чувство. Потом он исчез. Я не слышал, как хлопнула дверь. Через
минуту вернулась Гудрун. Около недели я не мог говорить. Просто не мог, и все.
Ком стоял в горле. Позже я спросил ее, встретила ли она кого-нибудь в тот день
возле нашей двери, на лестнице. Нет. Никого не встретила. Неделю, пока я
молчал, со мной происходили ужасные вещи. Во сне, наяву, я видел целые куски
жизни доктора Отто Штрауса, я смотрел на мир из его глазниц. Война, концлагеря,
газовые камеры, опыты на живых людях. Моя немота и кошмары закончились, лишь
когда мне удалось снять с пальца перстень, который он надел мне, перед тем как
уйти. Надел и сказал: «Еще один подарок. Приз победителям».
Пока Рейч говорил, они успели выйти из ресторана. Медленно
шли по набережной. Григорьев слушал молча, не перебивая.
— Я не понял его тогда, — Генрих виновато, мягко улыбнулся.
— На перстне с внутренней стороны, если посмотреть через лупу, можно прочитать
имя: Отто Штраус. Я больше не надевал его на палец, все не мог забыть, как
молчал неделю и какие мне виделись кошмары. Я показывал перстень всем, кто
интересовался моей коллекцией. Мне хотелось избавиться от него. Просто выкинуть
не решался, чувствовал, что лучше всего продать. Продать и забыть. Но тридцать
лет покупателей не находилось. И вот всего несколько месяцев назад явился
Владимир Приз. Он купил перстень, не торгуясь, не задавая вопросов. Тогда мне
стало ясно, о каком призе и о каких победителях шла речь.
— Вы уезжаете завтра? — откашлявшись, спросил Григорьев.
— Послезавтра. Не волнуйтесь, Андрей. У нас еще куча
времени. Я вам позвоню.
Глава 15
— Маша, я не понимаю, почему вы так интересуетесь этим
актеришкой? — спросил Рязанцев с некоторой обидой. — Да, в него вкладывают
хорошие деньги, его серьезно пиарят. Но сам по себе Вова Приз марионетка, ничтожество.
— Про Гитлера тоже так говорили, — проворчала Маша, тормозя
у светофора.
— Про кого? — Рязанцев засмеялся.
Ей понравился его смех, искренний и вполне здоровый. Перед
ток-шоу это было совсем неплохо.
Они ехали в «Останкино» на Машином черно-сером «Форде».
Никакой охраны, никаких шоферов. Рязанцеву не пришлось долго уговаривать Машу
сопровождать его. В каком качестве — неважно. Режиссер программы, когда узнал,
что Евгений Николаевич приедет с американской журналисткой, очень воодушевился.
В последнее время стало модно приглашать на ток-шоу разных иностранцев. Это
поднимало передачу на международный уровень. Режиссер спросил, нужен ли
переводчик, и был явно разочарован, когда узнал, что госпожа Мери Григ говорит
по-русски почти без акцента.
— Гитлера даже после тридцать третьего года многие считали
шутом, марионеткой, — напомнила Маша, трогаясь с места.
— Нет, вы это серьезно? — Рязанцев в очередной раз потянулся
за сигаретой. — Вы искренне верите, что в сегодняшней России мальчишка, ничтожество
Вова Приз может увлечь за собой миллионы? Я имею в виду людей, конечно. Людей,
а не деньги.
— Да, я поняла, что вы говорите о людях, потому, что деньги
в него уже вбиваются. Но мне не нравится слово «увлечь». Я бы сказала,
заразить. Заразить бешенством. Боюсь, это уже происходит.
— Нет, Машенька, вы совсем запутались и меня запутали.
Сегодня Приз состоит в моей партии, а она демократическая. О каком бешенстве вы
говорите?
В салоне работал кондиционер, окна были закрыты. Маше
надоело просить его не курить, он постоянно забывал, что она не выносит
табачного дыма. На этот раз она решила схитрить, после светофора свернула к
заправочной станции и с некоторым злорадством сказала:
— Вы лучше не закуривайте, Евгений Николаевич. Мне надо
заправиться.
На станции, в ларьке рядом с кассой Маша купила бутылку воды
без газа для себя и пакет ржаных сухариков для Рязанцева. Она знала, что он не
удержится, начнет грызть, и остаток пути до «Останкино» ей не придется дышать
табачным дымом.
