Это был перстень с печаткой. Василиса вдруг отчетливо
вспомнила крепыша купальщика. Наблюдая за ним, она машинально отметила, как он
стянул что-то с пальца левой руки и положил в карман джинсов. Снял кольцо, но
не снял часы. Наверное, они водонепроницаемые. С ними ничего не случится. А
кольцо может соскользнуть в воде.
Ей захотел ось тут же закинуть перстень подальше, она уже
замахнулась, подняла руку, но в последний момент стиснула пальцы.
«Это может быть улика, все сгорит, ничего не останется, их
никогда не найдут».
Надежней всего было надеть перстень. Он оказался не таким уж
большим и со среднего пальца правой руки не сваливался.
Внезапно ее будто шарахнуло током, дрожь пробежала по телу.
Ей показалось, что рядом опять стреляют, причем звучат не отдельные выстрелы, а
очередь. Но нет, это просто что-то там лопалось и трещало от огня. Рухнула
крыша дальнего корпуса. Сноп искр взметнулся высоко в черное небо. Василиса
решилась взглянуть сквозь дым, туда, где горело сильней всего. Там полыхал уже
не только деревянный корпус, но и деревья. Несколько сухих старых берез были
похожи на гигантские факелы, окруженные снизу дрожащими кругами из мелких
язычков пламени. Круги расширялись, росли на глазах. Вспыхивали ветки, тлела и
трещала трава.
Василиса глубоко вздохнула, собралась с силами и попыталась
крикнуть: «Гриша!» Но в горле першило, никакого звука не было. Все заглушал
треск горящего леса, она не услышала даже собственного надрывного кашля.
Ни о чем больше не думая, задыхаясь от дыма и слез, она
пошла прочь, вдоль берега реки. Кустарник подходил вплотную к воде, ноги по
щиколотку увязали в прибрежном теплом иле. Надо было идти быстрей, но не
получалось. Ей стало казаться, что она вообще не продвигается вперед. Сколько
она ни шла, треск за спиной не делался тише. Огонь догонял ее. Василиса боялась
оглянуться и постоянно кашляла от дыма. В какой-то момент ей послышался новый
звук, громкий рокот мотора. Сначала она решила, что все-таки добралась до
шоссе, однако потом сообразила, что звук идет от реки. Она как раз подошла к
излучине и не могла видеть, что там, за поворотом. По движению воды, по зыбким
расходящимся полосам она догадалась, что это катер, и уже хотела крикнуть,
замахать руками. Но вместо крика из горла вылетел слабый неслышный хрип, а
стоило взмахнуть руками, и Василиса потеряла равновесие, свалилась в высокую
острую осоку, лицом в ил.
* * *
Нельзя оставлять трупы с пулями внутри. Нельзя оставлять
живых свидетелей. Нельзя возвращаться туда, где наследил. Тем более глупо
возвращаться, когда там все полыхает открытым пламенем. Но фаланга левого
мизинца покраснела и стала зудеть.
Перстень был его единственным талисманом. Он ничего не носил
на шее, на запястье надевал только платиновый «Роллекс». Он не терпел
побрякушек, не верил в обереги и прочую мистику, но за своим перстнем готов был
полезть в огонь и в воду.
Оружие благополучно довезли и разгрузили. Временным
пристанищем нескольких гаубиц, ящиков с гранатами и прочего железа послужил
просторный подвал дачи, которая когда-то принадлежала родному дяде Шамана, а
теперь стала его собственностью вместе с участком в пятнадцать соток, добротной
банькой, бассейном и теннисным кортом. Безусловно, прятать там железо было
рискованно, и если бы не пожары, Шаман никогда бы не пошел на это. Но в
сегодняшней ситуации более надежного места он придумать не мог, к тому же
представить, что кто-нибудь нагрянет туда с обыском, было практически
невозможно.
Лезвие, Миха и Серый завалились спать. Шаман спать не хотел,
но чувствовал себя разбитым. Мысль о перстне не давала покоя. После
контрастного душа, плотного завтрака и крепкого кофе он немного посидел в
одиночестве на веранде. Из-за смога окна были закрыты. Мощный кондиционер, как
мог, охлаждал воздух. На журнальном столе лежали паспорт и студенческий билет.
С билетом все было ясно. Он принадлежал студенту второго курса медицинского
института Королеву Григорию Николаевичу, 1984 года рождения, тому самому парню,
который наткнулся на мертвого бомжа и был убит первым. Что касается паспорта,
тут возникали неприятные сомнения.
Грачева Василиса Игоревна, 1985 года рождения, внимательно
смотрела на Шамана с маленькой черно-белой фотографии. У нее были большие
круглые глаза, широкие черные брови. Темные волосы гладко зачесаны назад,
чистое маленькое лицо открыто и не накрашено.
Шаман разглядывал паспортную фотографию и пытался вспомнить
убитую девицу. Перед ним вставал совсем другой образ. Взлохмаченные желтые
волосы, круглые щеки, тонкие брови. Василиса Грачева получила паспорт в 2000-м.
Ей было пятнадцать, то есть прошло два года. Девицы в этом возрасте любят
экспериментировать со своей внешностью. Она могла подстричь и перекрасить
волосы, выщипать брови, похудеть или поправиться. Могла надуть себе губы силиконом
до негритянской пухлости. Что касается глаз, то спросонья, да с похмелья, они
отекают, меняют форму.
Шаман привычным жестом прикоснулся к фаланге левого мизинца
и честно признался себе, что потеря перстня тревожит его значительно больше,
чем проблема с Грачевой Василисой Игоревной. Даже если было две девицы, то
вторая вряд ли видела кого-то. Она могла слышать голоса, стрельбу, но видеть —
нет. В противном случае кто-нибудь из них четверых непременно бы ее заметил.
— Дел много, времени мало, — произнес Шаман и резко поднялся
с кресла.
Через десять минут самая неприметная из трех его машин,
темно-синяя маленькая «Мицубиси», катила по пустынному шоссе. Маршрут он
продумал заранее и аккуратно сверился с картой.
Река Кубрь была тощая, но длинная. Она тянулась на многие
километры, сливалась с Румяным озером и текла дальше, на северо-запад. Румяное
озеро находилось всего в десяти километрах от поселка Временки, то есть от дачи
Шамана. На берегу озера был небольшой яхт-клуб, там давали напрокат яхты и
катера.
Самый банальный камуфляж — джинсовая кепка, темные очки,
накладные усы сделал Шамана неузнаваемым. К клубу он не стал подъезжать на
машине, оставил ее на парковке у придорожного кафе. Вместо паспорта в качестве
залога вручил парню, выдающему катера, две купюры по сто долларов.
— Там дальше все горит, — равнодушно предупредил парень.
— Ну, вода пока не закипела, — ответил Шаман.
Оказавшись на реке, в полном одиночестве, он стал тихо
напевать: «Лютики-цветочки у меня в садочке». Он с детства любил эту песню. Ее
постоянно пел дядя, шикарный драгоценный дядя Жора, генерал-майор военной
авиации. Он был жизнелюб, шутник и обжора, ни в чем себе не отказывал. Умер
красиво, по-купечески, в возрасте семидесяти лет. На масленицу обожрался
блинами с черной икрой. Ел, ел, поперхнулся, закашлялся, рухнул на персидский
ковер, и все. Он весил столько, что санитары долго не могли поднять на носилках
его тело в светлом кашемировом костюме, заляпанном икрой и маслом. Он не имел
детей и все свое имущество оставил любимому племяннику, которого много лет
назад баюкал дурацкой песенкой.
