— Как вы думаете, о чем я жалею? — спросил Кумарин,
отдышавшись.
— Наверное, о многом, — улыбнулся Григорьев, — о юности, о
первой любви, о том, чего вернуть нельзя. Может, о каких-то своих глупых словах
и поступках.
Кумарин остановился, вытер лоб влажным полотенцем.
— Да, конечно. О глупых словах и поступках. О том, чего
вернуть нельзя. И о тех, с кем больше не поговоришь. Ох, как я бы сейчас
интересно поговорил с генералом Колпаковым! Обидно, что Жора никогда не узнает,
как его драгоценный племянник распорядился половиной миллиона. Больно оттого,
что мы с вами никогда не сумеем полюбоваться брезгливой мордой, которую скорчил
бы генерал, узнав, что сделал с суммой пятьсот тысяч его племянник, и не
послушаем отборный, искренний генеральский мат.
***
Арсеньев показал Василисе фотографию Гриши Королева и назвал
его имя. Реакция была настолько бурной, что Маша подумала: вот, сейчас
заговорит! Но нет. Василиса только заплакала. Двух других пропавших подростков
она тоже узнала. Подтвердила, что они вчетвером отправились на ночь в бывший
пионерлагерь «Маяк», на берегу реки Кубрь. — У нее на руке какой-то странный
перстень, — сказала Маша, — когда я обрабатывала ожоги, она пыталась что-то мне
объяснить. Мне показалось, это старинная штука. Белый металл, гравировка на
печатке почти стерлась, я сумела разглядеть что-то вроде профиля в шлеме. Лупы
у Сергея Павловича нет. А снять перстень с пальца пока невозможно. Палец —
сплошной пузырь. Саня, посмотрите, вы должны хоть немного разбираться в
антиквариате.
— Я в этом ничего не понимаю, — сказал Дмитриев, — но мне
тоже кажется, это не ее перстень. Он мужской, грубый какой-то. Впрочем, мы
долго не общались, не знаю, может, ей подарил кто-нибудь?
Василиса категорически замотала головой.
— Нет? Никто не дарил? — спросила Маша. — Опять
отрицательный ответ.
— Откуда же он взялся? Ну ладно, когда заговоришь,
расскажешь.
«Папа спрашивал, не носит ли Приз на мизинце перстень, —
вспомнила Маша, — тридцатые годы двадцатого века. Белый металл. Печатка. Генрих
Птицелов. Но папа занят там совсем другими проблемами. Приз все время теребил
мизинец, я еще подумала: наверное, привык носить кольцо на этом пальце. Почему
вдруг папа спросил? Да что за бред, в самом деле!»
— При чем здесь перстень? — донесся до нее голос Арсеньева.
Он почти не слушал Машу. Он курил на кухне, пил крепкий чай
и думал о том, стоит ли вызывать оперативную группу или все-таки сначала
съездить одному? А вдруг там ничего нет, в этом лагере?
— Может, и ни при чем, — сказала Маша, — пока Василиса не
заговорит, мы все равно не узнаем.
— А скоро она заговорит, как вам кажется?
— Афония — загадочная штука. До сих пор о ней точно ничего
не известно. Длится иногда несколько часов, иногда неделю, десять дней. Но
может кончиться завтра. Если бы причина была только в ларингите, но тут еще
нервный шок.
— Завтра утром я вызову врача, — сказал Дмитриев.
— Да, обязательно. И старайтесь разговаривать с ней как
можно больше. Рассказывайте что-нибудь, читайте вслух. Не оставляйте ее наедине
с этим.
Когда Маша с Арсеньевым уходили, Василиса спала.
— Саня, а зачем вы ездили в «Останкино»? — спросила Маша.
— Ловил после эфира одну знаменитость.
— Кого, если не секрет?
— Владимира Приза.
— Да что вы говорите! Надо же, как интересно. Вы допрашивали
Вову Приза? Ну и как? Ой, погодите, Саня, вы что, работаете по убийству
писателя Драконова?
Она как-то слишком быстро угадала. Вполне возможно, что
нынешний ее приезд косвенно связан и с этим,
«Только не теряй голову, — напомнил себе Арсеньев, — не
забывай, кто она. Голову не теряй, ладно?»
Они стояли в пустом ночном дворе и смотрели друг на друга.
— Вы там розу оставили, — сказал Саня.
— Ой, простите. Ну не возвращаться же. Надеюсь, Сергей
Павлович догадается поставить ее в воду. Вы сейчас домой?
— Нет. Дело в том, что один из этих подростков, Гриша
Королев, мой сосед. Я обещал его младшему брату съездить в бывший пионерлагерь.
— Вот почему у вас с собой фотографии. Я только не поняла,
этих детей ищут или нет?
— Формально — да. Практически — пока нет. Вот я съезжу туда,
попробую поискать.
— Что, прямо сейчас?
— Я обещал.
— Будете вызывать группу?
— Нет. Я просто посмотрю, что там творится, если потребуется
— вызову.
— То есть вы едете один? Я с вами. Можно? Саня, ну что вы
так на меня смотрите? — она тихо засмеялась. — У меня все равно бессонница,
обычное дело, никак не привыкну к разнице во времени. А вы очень усталый. Ехать
долго. Чего доброго, заснете за рулем. Раз уж я ввязалась в это дело, мне тоже
хочется выяснить, что там произошло. И вообще, я, знаете, соскучилась.
— По мне?
— По нашим с вами ночным путешествиям. Помните?
— Еще бы.
— Ну вот, я ведь вам тогда, два года назад, пригодилась? И
сейчас не помешаю.
— Маша, вы серьезно хотите ехать со мной? Зачем вам это? Там
еще все тлеет. Там был жуткий пожар, и всякое может случиться. А вы на
каблуках, в длинной юбке.
— Это не каблуки, а танкетки. Мы на вашей машине поедем или
на моей? Лучше на вашей, моя все-таки казенная, из гаража посольства, к тому же
номера дипломатические.
Шофер маленькой черной «Тойоты» спал очень крепко и
проснулся, только когда заработал двигатель машины Арсеньева. Он увидел, как
отчаливает незнакомый темно-синий «Опель». Поскольку его интересовал
черно-серый «Форд», который остался на месте, он решил, что можно спать дальше.
* * *
Как только за Лезвием закрылась дверь, Приз схватил телефон и
набрал номер корреспондентки глянцевого журнала. Номер она сама внесла в
записную книжку его мобильного и пометила инициалами «М.Н.». Правда, он забыл,
как ее зовут, но это неважно. Она мгновенно ответила, узнала его и ничуть не
удивилась такому позднему звонку.
— Надо внести несколько уточнений в текст, — сказал он.
— Я еще не сделала распечатку, — в голосе ее прозвучало
легкое смущение.
— Неважно. Принесите кассеты. Мы прослушаем, и я кое-что
добавлю. Другого времени у меня не будет.
