Кадр в очередной раз сменился. Теперь показывали бараки,
ходячие скелеты в полосатых пижамах, их лица, их глаза, груды женских волос,
детских горшков, игрушек и обуви. Группа офицеров в белых халатах не спеша
проходила сквозь строй заключенных. Среди них мелькнула длинная фигура доктора
Штрауса. Потом был показан обед в доме коменданта лагеря. Голос за кадром
нервно комментировал меню. Приз не слушал. Он впился в экран. Там тянулась к
блюду с овощами худая гибкая рука. На пальце тускло сверкнул платиновый
перстень.
Зазвонил домофон. Приз отправился открывать журналистке,
громко и хрипло напевая песенку про лютики.
Глава 21
По заказу Кумарина русский скрипач в ресторане играл романс
«Утро туманное». Всеволод Сергеевич застыл с трезубой вилкой над блюдом, на котором
дымилась в кристаллической солевой корке крупная морская дорада. Он закрыл
глаза. Губы его слегка трепетали, он неслышно напевал слова романса и помахивал
рыбной вилкой в такт музыке. Скрипач стоял прямо над ними, едва не задевая
быстрым локтем плечо Григорьева.
— Почему вы все время молчите? — спросил Кумарин, когда
скрипач закончил, получил щедрое вознаграждение и отошел к другому столику.
— Я ем суп, — сказал Григорьев, — суп «Маринэ каприз» из
морских гадов. О чем тут можно говорить?
— О том, как вам вкусно.
— Мне очень вкусно.
— Вы позвонили дочери, рассказали ей, что ее любимый Вова
Приз купил перстень Отто Штрауса?
— Зачем?
— Ну-у, ей это было бы приятно услышать. Это в определенном
смысле подтверждает ее смешную теорию о новом русском фюрере.
— Ничего это не подтверждает, — Григорьев сердито помотал
головой, — из того, что Вова Приз купил перстень, который принадлежал ублюдку,
палачу Отто Штраусу, вовсе не следует, что над Россией нависла угроза
нацистской диктатуры. Из того, что Приз сумасшедший, вовсе не следует, что у
него есть шансы прийти к власти.
Кумарин засмеялся, так громко, что на них стали
оглядываться.
— Боже, Андрей! Эта ваша последняя фраза… Вы сейчас почти
дословно повторили известное высказывание одного немецкого аристократа об
Адольфе Гитлере. Он сказал это в тридцать втором году. Он был не глупее нас с
вами. И он ошибся.
Убрали тарелки, торжественно, с бенгальскими огнями, подали
десерт.
— К старости я стал сластеной, — сообщил Кумарин и цокнул
ложечкой по прозрачной золотистой скорлупе из жженого сахара, которая покрывала
шарик лимонного суфле, — Монако. Монте-Карло. Ницца. Послушайте, как чудесно,
как сладко звучит, даже если не знать, что это. Вроде бы просто слова,
фонетические конструкции, но какое в них заключено счастье! Счастье непременно
должно быть комфортным, с шелковым бельем, душистым мылом, с цветами в спальне
и ванной комнате, с бесшумным автомобилем, с кондиционером, когда жарко, с
камином, когда холодно. И обязательно с нежным легким десертом в конце ужина.
Вы обратили внимание, какие изумительные здесь сумерки? Стены домов светятся
изнутри, солнечный свет пропитывает камни. Другой вкус еды, другие запахи.
Только здесь, во Французской Ривьере, я перестаю чувствовать неумолимое
истечение времени. Мне шестьдесят пять лет. Позади сплошные воспоминания,
скучные или страшные. Веселых почти нет. Назад оглядываться не хочется. И
впереди ничего хорошего, только старость и смерть. Когда-то в пятнадцать лет я
пытался покончить с собой из-за несчастной любви.
— Вы? — удивился Григорьев.
— Ну да, да. Я тоже человек, не автомат. Она танцевала на
концерте в честь дня рождения Сталина, во дворце пионеров, и жила в бараке, в
соседнем дворе. Тонкие руки, каштановые локоны, серые огромные глаза. Мать ее
была дворничиха, отец пил. От нее знаете, чем пахло? Мокрым клевером. Это был
ее природный запах. Представьте: пятьдесят второй год, я сын полковника НКВД.
Она девочка из барака. Нам обоим пятнадцать. Один раз мы с ней поцеловались на
чердаке, под воркование голубей и хлопанье крыльев. А потом она загуляла со
шпаной, с уголовниками. Я сходил с ума. Вскрыл вены, улегся в ванну. Спасли. А
она в итоге попала в колонию для малолеток и канула. Я навсегда запомнил запах
мокрого клевера и, потом, это чувство — как безболезненно, мягко уходит из тела
жизнь, и вода становится сначала розовой, потом красной. Вот так же в старости
чувствуешь истечение времени. Медленно, неумолимо жизнь из тебя уходит. И ничего
не остается. Скажите честно, Андрей Евгеньевич, вы ведь верите в то, чего нет?
В Бога, в бессмертие души? Вам поэтому так легко стареть?
— Мне стареть совсем нелегко. Радикулит, простата и прочие
пакости, знаете ли. Ничего приятного.
Они уже закончили ужин, спустились к пляжу, прямо у
ресторана. Григорьев курил, Кумарин произносил свои монологи и получал от них
не меньшее удовольствие, чем от романса «Утро туманное», запеченной рыбы дорады
и лимонного суфле.
Над городком кружили жирные чайки с подсвеченными брюшками.
Ночью пылали такие яркие огни, что чайки словно фосфоресцировали изнутри. По
пляжу ходил человек с миноискателем.
— Вот вам наше чудесное сегодня, — усмехнулся Кумарин, —
каждую ночь здесь проверяют песок. Так просто в него зарыть какую-нибудь
пакость. Бабах — и привет. Вы не ответили на мой вопрос. Впрочем, ладно, я и
так знаю, что вы не атеист и для вас есть нечто за пределами биологического
существования. Поэтому вы всегда такой спокойный и не жадный. А знаете, что
ответил мне мой внук, когда я попытался поговорить с ним на эту тему? «Зачем
мне думать о том, что будет после смерти, если я все равно не узнаю точного
ответа, пока не умру?»
— Ну, он у вас умный мальчик, — улыбнулся Григорьев.
— Был. Пока не прибился к табунку фанатов Вовы Приза. А
знаете, сколько стоила Вове любовь миллионов таких маленьких дурачков и
дурочек, как мой Севка? Всего лишь пятьсот тысяч. То есть как раз половину
денег, которые оставил ему дядя. Вот матерился бы генерал Жора, если бы узнал!
Пятьсот тысяч долларов Вова вложил в собственный пиар. Он заплатил лучшему
специалисту по раскрутке, господину Гапону. Он поставил на эту карту. Не все,
но половину. И выиграл.
— Что выиграл? — тихо спросил Григорьев.
— То есть как — что? Славу, власть, любовь.
Человек с миноискателем подошел совсем близко.
Устройство, похожее на электрический полотер, тихо, жалобно
пищало, мигало маленькой красной лампочкой.
Человек, кряхтя, присел на корточки и принялся осторожно
разгребать песок лопаткой. Через минуту в руках его оказалась сплющенная ржавая
жестянка из-под пива. Он рассмотрел ее при свете фонарика, прицелился и закинул
в ближайшую мусорную корзину.
