— А что вы так заволновались? Там кому-то из гостей стало
плохо перед эфиром, и ваша дочь на своей машине повезла его в больницу.
— Кого — его? — спросил Григорьев, хрипло откашлявшись. —
Почему именно Маша? Она что, «скорая помощь»?
— Понятия не имею. Вам же не нравится, когда мои люди ведут
ее в Москве. Вы не желаете получать от меня информацию. Вот, чтобы вас не
обижать, никакого наблюдения со стороны моего ведомства за ней сейчас нет. Я
пользуюсь случайными, недостоверными сведениями. Что вы молчите? Опять не так?
— Не знаю, что сказать, — покачал головой Григорьев.
— Помните, был такой режиссер Сергей Дмитриев? Ну,
лирические комедии, — Кумарин защелкал пальцами, пытаясь вспомнить хотя бы одно
название, но не смог, — ладно, неважно. В общем, режиссер, старик, одинокий,
несчастный. С ним Маша отправилась в больницу, забирать его внучку.
— Почему надо было срываться с ток-шоу перед эфиром? Зачем
такая срочность? И вообще, откуда она знает этого Дмитриева? Кто он ей?
— Еще спросите, чем больна внучка, — Кумарин вздохнул, — вы,
Андрей Евгеньевич, решите для себя, нужно вам, чтобы за Машей там наблюдали мои
люди, или нет?
— Ну допустим, ваши люди делают это независимо от того,
нужно мне это или нет, — раздраженно заметил Григорьев.
— Успокойтесь. Сейчас никакого наблюдения не ведется. Я пока
не вижу необходимости. Наружка — вещь дорогая, хлопотная. Мне, конечно,
интересно, как там у Маши все сложится с майором Арсеньевым, но не до такой
степени, чтобы ради этого пускать за ней хвосты и прослушивать ее телефоны. О
том, что она удрала с ток-шоу, я узнал случайно. Ведущий — мой знакомый. Он
звонил мне сегодня рано утром, приглашал выступить у него через две недели. Я
спросил, как все прошло вчера у Приза и Рязанцева, он рассказал, что бедный
Женя еле ворочал языком, наверное, расстроился, из-за своей американки. Она сорвалась
до эфира, помчалась в больницу со стариком Дмитриевым.
— Значит, ваши люди ее пока не ведут? — быстро спросил
Григорьев.
— Я же сказал, нет необходимости.
Андрей Евгеньевич вдруг подумал, сам не зная почему, что ему
было бы спокойней, если бы именно сейчас Машу вели люди Кумарина. Но тут же
отмахнулся от этой глупой мысли.
Два года назад, когда Макмерфи впервые отправил Машу в
Москву, Григорьев ужасно не хотел, чтобы она летела, волновался, не мог спать,
пока она была там. Однако ничего страшного с ней не случилось.
На этот раз ее отправлял не Макмерфи, а его заместитель. Ни
с какими убийствами, ни с какими шпионскими играми ее командировка не была
связана. Ей следовало оценить психологическое состояние Рязанцева и понаблюдать
за Призом, сравнить политические перспективы нынешнего лидера «Свободы выбора»
и его возможного преемника. То, что именно ее отправили с таким заданием, было
тактическим ходом со стороны заместителя Макмерфи. Отправляя в качестве
эксперта Мери Григ, он хотел показать Билли и всем остальным, что в его
отношении к Рязанцеву нет никакой предвзятости. Рязанцев — человек Макмерфи, и
офицер Григ — человек Макмерфи. Она хорошо относится к Рязанцеву, и ей
категорически не нравится Приз.
Когда она улетала, Андрей Евгеньевич был за нее спокоен. Но
сейчас вдруг что-то неприятно кольнуло, просто так, без всяких видимых причин.
Кумарину он, разумеется, ничего не сказал. Поднявшись к себе в комнату, набрал
номер Маши. Но телефон был выключен.
«Где ты? Что ты там делаешь? Взрослая, умная,
самостоятельная, а все равно страшно. Хочется хотя бы голос услышать».
* * *
— Мы больше ничего не будем здесь трогать, — сказал
Арсеньев, — ты меня слышишь?
Маша стояла, не двигаясь, глядя на обгоревшие останки.
— Не смотри. Давай отойдем. Тебе надо попить водички и успокоиться.
Она все еще зажимала рот руками. Он попытался развернуть ее
за плечи, она очнулась, вздрогнула, вырвалась, побежала к реке. Саня понял: ее
тошнит, она не хочет, чтобы он видел, как ее будет выворачивать наизнанку. Он
пошел за ней достаточно медленно, давая возможность ей побыть одной, но
оставаясь поблизости. По дороге он еще раз взглянул на свой мобильный. Сети
по-прежнему не было. Значит, чтобы вызвать группу, придется отъехать на пару
километров.
Маша скрылась в кустах малины. Арсеньев закурил.
Меньше всего ему хотелось думать о том, что обгоревшее тело,
которое они видели, могло быть телом Гриши Королева, его соседа, его друга,
мальчика восемнадцати лет, который учился в медицинском институте и все пытался
написать детектив. Перед глазами возникло лицо Веры Григорьевны, Гришиной мамы.
«…И потом, знаете, я чувствую. Я что-то очень плохое
чувствую. Спать не могу, какая-то чернота в душе. Никогда раньше такого не
бывало».
Гриша с младенчества попадал в разные истории. В два года
был покусан бродячей собакой, у которой пытался отнять свой мячик. В четыре на
даче скатился в болото на трехколесном велосипеде и чуть не утонул, поскольку
никак не хотел выпустить из рук руль. Тогда же разворошил палочкой осиное
гнездо и был покусан осами так, что чуть не погиб. В шесть прыгал с балкона
третьего этажа, раскрыв зонтик. В семь был серьезно избит зимой на горке. Все
говорили: «ехай!», а он упорно поправлял: «езжай!».
Семья жила в центре Москвы, вокруг было много старых домов.
Гриша излазал все чердаки и подвалы, натыкался на бомжовские лежбища, притоны
наркоманов, а однажды попал в нору беглого уголовника, нашел заточку. Гриша раз
десять рассказывал Арсеньеву эту историю, повторяя, что родился в рубашке.
Оказалось, что уголовник, который скрывался в подвале, — настоящий зверь,
грабитель, убийца. Его искали несколько месяцев. И нашли благодаря Грише. Если
бы бандит застал в своем убежище любопытного восьмилетнего мальчишку, неизвестно,
чем бы все кончилось. Но если бы Гриша не полез в этот подвал, неизвестно,
сколько еще народу мог бы ограбить и убить этот злодей.
— Я жутко везучий, — говорил Гриша, — однажды я провалился
сквозь пол в доме, который собирались ломать. Я летел через три этажа, мне
засыпало глаза песком, я совершенно ослеп. Никто не знал, что я туда полез. Там
был шикарный чердак, я надеялся найти клад, что-нибудь типа сундука с золотом.
И вот я лежал, меня придавило доской, а к дому уже подъехал экскаватор. Я
валялся полудохлый и вдруг слышу: мяу, мяу! Я не мог допустить, чтобы погибла
невинная киска, поднялся на ноги, стал искать ее, понял, что сам не найду, и
кинулся на свет, к выходу, позвал на помощь. Киску спасли рабочие, которые
приехали ломать дом. Ну и меня заодно не пришибли.
— Он везучий, вы даже не представляете, какой Гришка
везучий, — повторял Витя, когда исчез его старший брат.
