тогда же, орбитальная станция За-о-Дешт-4, пустой таможенный склад.
Бакалавр Маркус де Шак, бывший воин бывшей наемной банды барона де Турневиля
После того как имперские солдаты внушили к себе почтение щедро раздаваемыми пинками и затрещинами, они под угрозой оружия заставили нас снять с себя все снаряжение, включая ботинки и килты. Потом, в таком виде, голых и босых, прикрывающих срам горстями, нас погнали через всю станцию в какое-то пустое помещение, похожее на плац для маршировки. Некоторых наших, которые не хотели идти добровольно, суровые имперцы подгоняли пинками, других, которые были парализованы, несли их же товарищи. Чуть позже туда же в таком же виде пригнали и солдат той турмы, которая стояла в карауле, а вместе с ними привели голого, основательно избитого барона де Турневиля. Господи! Да мы его и узнали-то не сразу – в такую отекшую багрово-сизую маску превратилось его благородное аристократическое лицо и, кроме того, многочисленные кровоподтеки пестрели на груди, спине, предплечьях и бедрах.
Если нас «учили» не всерьез (только для того, чтобы показать, какие мы нехорошие люди) и ни у кого не было серьезных повреждений, то его избивали с полным знанием дела. Потом выяснилось, что наш комит как раз в момент захвата ублажал нашу драгоценную госпожу Деказ и был жестоко бит за то, что для ее защиты попытался схватиться за оружие. Если бы мы там, в коридоре, попробовали сопротивляться, то нас, наверное, сразу и убили бы, поэтому мы проявили благоразумие – силы-то были явно неравны. Эти имперцы такие крутые, что им служат даже небесные госпожи. Я сам видел одну темную госпожу, одетую в доспехи их типа; причем она не командовала, а подчинялась коренастому седоволосому офицеру. При взгляде со стороны опытный воин вроде меня такие вещи замечает сразу. Но мы-то знаем, что госпожи низкого ранга подчиняются только своим матронам, а те вообще никому.
Неужели и в самом деле сюда, на небеса, заявилась великая сила, способная перевернуть все в пользу нас, людей, и способная сделать так, чтобы небесные госпожи бегали для нас за пивом, как какие-нибудь сибхи? Парни говорят, что с радостью поступят на службу к такому могущественному господину, если он только захочет нас взять. Ведь, как назло, в этот знаменательный день мы допустили самую большую ошибку в своей жизни, позарившись на грандиозные формы потерявших разумение бой-баб. Кто же из нас знал, что это не просто авария… И кто же знал, что имперцы готовы до полусмерти избивать таких же людей, как они, только потому, что те воспользовались слабостью дурацких мутанток. Ведь в нашем понимании – это бой-бабы, никакие не воины, а стоят даже ниже самых последних крестьянок. Но ведь поди ж ты, имперцы считают совсем наоборот и имеют на них виды, а значит, мы будем наказаны за то, что попытались удовлетворить с этими бой-бабами наши естественные надобности.
Недавно к нам вышел их офицер, седоволосый и жилистый, как и вся эта железная имперская порода, и с брезгливым выражением лица, на ломаном, но вполне понятном англике объявил, что все мы тут вместе взятые – позорные козлы и плешивые бараны, способные только расправляться с беззащитными. Поэтому за совершенное нами насилие над беспомощными женщинами мы достойны только того, чтобы быть прилюдно оскопленными, как каплуны, а потом до конца жизни гнить на каторжных работах в каких-нибудь шахтах, добывая нужные стране полезные ископаемые. Хотя он лично постарался бы выдумать для нас еще какое-нибудь максимально неприятное, длительное и страшное наказание, ибо своим поведением мы опозорили не только себя, но и весь человеческий род.
Потом этот офицер немного помолчал, подождав, пока мы прочувствуем весь ужас своего положения. Мне, например, было до жути жаль своих мужских причиндалов, хоть и последние несколько лет я ни разу не смог приметить их по прямому назначению. А уж что говорить о том, чтобы вот таким оскопленным калекой провести остаток жизни глубоко под землей, надрываясь на тяжелых работах? Да пусть лучше мне сразу отрубят голову, ведь даже крестьяне, в страду работающие на господских полях от зари до зари, по сравнению с каторжниками выглядят счастливцами. А ведь я в ту бой-бабу даже не кончил, так за что же меня так жестоко наказывать? Не виноватые мы, они сами нас вынудили! Думаю, что и остальные мои товарищи в этот момент испытывали подобные чувства.
И вот в тот момент, когда мы уже прощались с самым дорогим и ненаглядным для мужчины, тот офицер снова начал говорить. Он сказал, что, несмотря на все наше ничтожество, подлость и низость, их император Владимир Первый добр и милостив, а особенно добра и милостива их императрица Виктория. Поэтому они сами, лично, будут решать нашу судьбу. Те, кто им глянутся, сохранят свои причиндалы и получат выгодное и интересное предложение. А остальные пусть пеняют на себя…
И в этот момент молодые девки, с головы до ног затянутые в белые комбинезоны, так что у них были видны только глаза, начали вносить внутрь ведра и вкатывать эдакие столики на колесиках, на которых блестели начищенным металлом отточенные ножики и другие хирургические инструменты. А ведра, значит, нужны им для того, чтобы складывать туда уже отрезанное, не нужное их бывшим владельцам… Я видел, как побледнели мои товарищи от этого зрелища, да и у самого меня колени едва не подкосились от ужаса. В такой момент душу грела только надежда, что именно надо мной императорская чета смилуется и сделает мне то самое интересное предложение, от которого я, естественно, не откажусь. Ведь смилостивился же надо мной, бедным, король Ив Шестнадцатый, который сам по себе ни разу не добр, не милостив, а императорская чета и добра и милостива, а особенно добра и милостива их императрица Виктория, что на священном языке латыни означает «Победа». Я упаду в ноги к этой доброй госпоже и взмолюсь о прощении и искуплении – и оно обязательно будет мне даровано.
Мой внутренний взор рисовал мне императора Владимира как какое-то подобие короля Ивьена, – то есть седая борода, золотая корона, золотом же расшитый камзол, на пальцах множество перстней с драгоценными камнями, и так далее. В то же время милостивую императрицу Викторию я представлял себе как дородную бабищу с тремя подбородками, в расшитом серебряной канителью пышном платье из багровой, как запекшаяся кровь, тафты. Реальность оказалась совсем иной, я бы даже сказал, шокирующей. В ближнем коридоре раздался шум множества ног, говорящий о том, что в нашу сторону идет большое количество людей. При этом охранники, стоявшие вокруг, нацелили на нас свое оружие, и даже девки в белых балахонах вытянулись по стойке смирно, что означало, что грядет какое большое начальство. Напротив, все наши вытянули шеи, словно гуси, торопясь увидеть того, кто перевернул нашу жизнь с ног на голову.
Вот прошло еще несколько мгновений – и мы увидели императора с императрицей в окружении вооруженной охраны и, очевидно, самой ближней свиты. Ничего общего с моими заочными представлениями в них не было. Император казался совсем молодым – моего возраста или чуть моложе, но лицо у него было таким же жестким и суровым, как и у всех его офицеров. Серые глаза, светлые волосы и плотно сжатые губы. Такой, пожалуй, помилует, как же! Да король Ив шестнадцатый рядом с этаким монархом выглядит не иначе как записным добряком. Императрица Виктория, к моему удивлению, оказалась совсем молоденькой стройной девушкой с короткими светлыми волосами, такими же серыми, как у императора, глазами и небольшими плотно сжатыми розовыми губами. Взгляд, который она бросила в нашу сторону, был полон брезгливости и презрения, как будто перед ее взором лежала куча нечистот, а не находились живые страдающие люди, жаждущие сочувствия и милосердия.
