Остановившись взглядом на афише, Ариадна посмотрела на часы – до начала вечера оставалось полчаса. Она заторопилась. И все равно пришла, когда зал был уже полон. Девушек в зале она увидела много, но все они отличались от Ариадны, некоторые были с короткими стрижками, нахальными, а некоторые – изнеженные существа, кутающиеся в немыслимо большие шали. Ариадна подумала, что она выглядит здесь как инородное тело – в своей шляпке, перчатках, надушенная и припудренная. Да еще не в валенках или ботах, а в хорошей обуви, привезенной из Парижа. Немного подумав, она сняла шляпку.
Раздались аплодисменты. На эстраду вышел невысокого роста мужчина и принялся читать стихи. Кто-то крикнул:
– Старое!
Взгляд поэта неожиданно остановился на Ариадне. Теперь он смотрел на нее, не отрываясь. Она почувствовала смущение и заерзала. Поэт продолжал читать, и Ариадна словно погружалась в неведомую пучину. Это было сродни наваждению.
Чтения закончились, Ариадна была как в тумане, она встала и направилась к выходу, когда ее решительно взяли под локоть.
– Останьтесь, – услышала она. – Пожалуйста…
Это был он. Поэт. Николай Гумилев. Она обернулась с невольным трепетом, но так и не решилась взглянуть ему в глаза.
– Я предлагаю вам прогулку по городу, – сказал он. – Как вас зовут?
– Ариадна.
– Замечательное имя. Я с детства люблю этот миф. О Тесее и Ариадне. О любви, которая выводит из лабиринта. Вы принимаете мое предложение прогуляться, Ариадна?
Внутренний голос шептал, что она должна отказаться, что завтра рано вставать, идти на работу… Но Ариадна вопреки всему произнесла:
– Хорошо, только недолго.
В ответ ей поцеловали руку.
Ночной Петроград был строгий, притихший, торжественный. А ее не покидало странное чувство, что они находятся в другом измерении.
– Расскажите о себе, – попросил Гумилев.
Но Ариадна могла сказать лишь ту часть правды, которую разрешено говорить, что она работает в научной лаборатории в области физики.
– Такая красивая дама – и ученый, – сказал Гумилев с легкой насмешкой. – Весьма польщен знакомством.
«Если бы он только знал, на пороге какого важнейшего открытия мы стоим! Тогда бы не насмешничал! – сердито подумала Ариадна. – Но что с него взять: поэт! Но поэт замечательный».
– Мне очень понравились ваши стихи, – сказала она.
Гумилев расхохотался.
– Дорогая моя, вы сущее дитя! Как вы только что сказали – мило и непосредственно: «мне понравились». Для меня это лучший отзыв, ей-богу! На самом деле поэзия – стихия темная и человеку мало подвластная. Она сродни древней праматери-природе, о которой мы уже забыли. Вы были в Африке? – вдруг спросил он.
– Н-нет.
Возникла пауза.
– Но непременно побываю, – с задором прибавила Ариадна.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся Гумилев. – Вы молоды, и у вас все впереди. Девушка вы настойчивая, и все у вас сложится хорошо.
– Вы уверены?
Он остановился и внимательно посмотрел на нее. От его взгляда Ариадне стало не по себе. Он уже не насмешничал, смотрел строго и вместе с тем – отрешенно. Словно находился здесь, с ней, и одновременно – в другом мире, недоступном для нее. И в эту минуту Ариадна ему верила. Он для нее волшебник и кудесник.
– Да, – сказал он веско. – Абсолютно уверен.
Ариадну охватило беспричинное веселье, ей хотелось скакать на одной ножке и петь в голос. Но вместо этого она попросила поэта:
– Почитайте свои стихи.
И он начал низким гортанным голосом:
– О тебе, моя Африка, поют серафимы…
У нее по спине побежали мурашки, так это было прекрасно.
– Великолепно! – с жаром проговорила она, когда Гумилев закончил. – Ваши стихи будут изучать в школах, они войдут во все антологии поэзии!
Его губы тронула легкая скептическая улыбка.
– Спасибо, Ариадна. – И он поцеловал ей руку.
Ариадна смутилась и покраснела. В этот вечер она открыла для себя новый мир. Мир поэзии. Такой не похожий на мир строгой науки. Этот мир был легкий, разноцветный, порхающий, как прекрасная бабочка. И такой же мимолетный. Сейчас бабочка присела на одном цветке, а через минуту – ее уже нет.
Щеки Ариадны горели.
– Еще? – спросил Гумилев. – На бис? – И, не дожидаясь ее ответа, начал декламировать.
И Ариадне казалось, что она находится в том замечательном месте, где львы, пантеры, яркие краски, лианы, томные газели и девушки с глазами, как у этих грациозных животных.
– Девушка с газельими глазами из моего прекраснейшего сна…
Голос Гумилева становится тише, все интимнее. Его слова обжигают.
– А не пойти ли нам куда-нибудь… – вдруг предложил он.
– Мне нужно домой, – поспешно сказала Ариадна.
На лице поэта промелькнула досада.
– Жаль с вами расставаться. Но вы ведь придете завтра на вечер поэзии?
– У вас выступление?
– Да. Я буду читать стихи только вам.
Ариадна опустила глаза.
– Не знаю… Постараюсь, но ничего обещать не могу.
– Я буду ждать.
Домой Ариадна пришла совершенно растерянная. Долго возилась в ванной, почему-то все падало у нее из рук.
«Как слон в посудной лавке!» – рассердилась она сама на себя.
Посмотрелась в зеркало – глаза блестели, лицо раскраснелось, на губах блуждала счастливая улыбка.
«Боже! – ахнула Ариадна. – Неужели я влюбилась? Нет! Он, конечно, очень мил, поэт и человек воспитанный, офицер, из хорошей семьи. Но это все не то! Любовь – она другая». «А какая? – возразил ей внутренний голос. – У тебя был богатый опыт?»
Ариадна задумалась. Поцелуи с кузеном Лекой в Крыму, когда им обоим было по пятнадцать лет, не в счет. Они были совсем дети. Правда, кузен весьма настойчиво пытался увлечь ее в маленькую уютную бухту, где никто не смог бы их найти, по словам кузена… Ариадна отказывалась, сочла это неприличным, тем более Лека неожиданным басом говорил, что он умеет целоваться, но не так, как они, а по-взрослому, по-настоящему. Ариадна смотрела на него – взгляд жадный, настойчивый, усики над верхней губой – и отрицательно качала головой. Она поступила правильно, потому что той же зимой Лека соблазнил горничную, и та родила ребенка, был скандал. А ведь на месте горничной могла быть она…
Потом была легкая головокружительная влюбленность в одного артиста, но это была совсем глупость. Ариадне едва исполнилось восемнадцать, а актер был солидным мужчиной за сорок. Она ходила на его спектакли и замирала от восторга, когда он говорил монологи Шекспира, глядя в зал глазами, обведенными черным, отчего его глаза казались огромными на иссиня-бледном лице.
