«Голосует, сволочь!» – мелькнуло в голове Скоморохова. Он кинулся к Трошкину, сбил с ног, прижал к земле. Над головой запоздало просвистела пуля.
– Ты что, гад, удумал?! Членовредительством занимаешься! В «самострелы» решил записаться?! Под трибунал захотел?!
Трошкин испуганно залепетал:
– Прости! Прости, сержант! Испугался! У меня трое детишек и жена, а войне скоро конец. Мне жить надо!
Голос Скоморохова сорвался на хрип:
– А другим не надо?!
Трошкин сглотнул слюну.
– Не губи! Я тебе спирт, папиросы…
Гнев окатил Андрея, пальцы вцепились в горло бывшего майора интендантской службы.
– Купить меня хочешь, гнида?!
Лицо Трошкина покраснело, глаза закатились, он замотал головой. Скоморохов ослабил хватку. Трошкин вдохнул воздуха, сдавленным голосом произнес:
– Нет, нет! Что ты!
– Искупишь кровью! Завтра, в бою! И не забывай, ранение – спасение, а самострел – расстрел.
– Ладно, ладно! Понял!
Андрей поднялся.
– Вставай!
Трошкин вскочил на ноги, торопливо надел на голову ушанку.
– Искуплю! Всю вину искуплю! Только ты не говори никому. По гроб жизни буду тебе обязан! И я не скажу, о чем вы с Милованцевым в землянке ночью говорили.
– Ну и паскудная у тебя душонка, Тихон Мокеевич. – Скоморохов брезгливо посмотрел на Трошкина, сплюнул себе под ноги, пошел дальше.
У входа в землянку его поджидал Арсений Голота.
– Ну шо, командир, какие новости принес? О чем с ротным толковали?
– Сбылась, Сеня, твоя мечта, готовься с немцами потолковать по душам.
Голота потер ладони.
– Это хорошо, у меня давно руки чешутся посчитаться с этими паразитами и за свой экипаж и за Одессу.
Андрей собрался войти в землянку, но Голота остановил его вопросом:
– А шо, знакомый твой так тебя и не признал или ты обознался?
– Не обознался. Помнишь, я тебе рассказывал про командира батальона, который бойца из нашей заставы расстрелял, а потом сам красноармейцев убеждал немцам сдаться.
– Это что, он?
– Он.
– Вот гнида!
– С этой гнидой нам в бой предстоит идти. Придет время, он за свои подлости поплатится, а пока пойдем в землянку, мне надо вам задачу разъяснить.
* * *
Холодное январское утро отделение Андрея Скоморохова встретило в траншее. Час назад им пришлось покинуть теплую землянку и в предрассветной мгле выдвинуться на исходные позиции. Теперь все ожидали сигнала к атаке. Время будто замедлилось, напряжение перед боем чувствовалось в каждом звуке, каждом жесте, каждом взгляде. Милованцев вглядывался в сторону скрытых за туманом немецких позиций, гладил вороненый ствол автомата. Сурен Карапетян тихо, почти шепотом, напевал себе под нос песню на армянском языке. Андрей заметил, как Федор Еремеев тайком достал из-за пазухи фотографию, мельком глянул, сунул обратно. Была ли это фотография санитарки, которая скрывала его от немцев, или фотография семьи, жены и двоих детей, которые находились в Костроме, Скоморохов не знал. У него не имелось фотографий близких людей, а потому он смотрел на товарищей по оружию. Было заметно, что больше всех нервничает белорус Наум Щербеня. Он то и дело утирал пот со лба, тер подбородок, кусал губы. Ему еще не приходилось участвовать в атаке. Волнение не миновало и самого Андрея, он чувствовал, как часто колотится в груди сердце. На ум снова пришло окружение под Уманью, ведь именно там, летом сорок первого года, ему в последний раз довелось идти в атаку во время прорыва батальона Проскурина. Много воды утекло с той поры. Сейчас бывший командир батальона был рядом, только теперь в звании сержанта. Скоморохов надеялся, что эта атака не приведет их к плену, как в тот раз. Тогда Красной армии приходилось обороняться, биться в окружении и отступать, теперь настал черед немцев. Война штука непредсказуемая, это она в начале войны свела его с Шилохвостовым, потом с Проскуриным, затем разбросала по разным сторонам, а теперь вот чудесным образом им приходится воевать в одной части. Андрей перевел взгляд на Трошкина и Голоту. Они сидели на корточках. Арсений, глубоко затягиваясь, курил зажатую в кулаке цигарку. Трошкин, глядя в темное, занавешенное свинцовыми облаками небо, тихо сказал:
– Хреново, в такую погоду авиация нам не поможет.
Голота затушил окурок, поднялся.
– Ничего, и без них справимся.
Словно в подтверждение его слов, по немецким позициям ударила артиллерия. «Бог войны» боеприпасов не жалел. Орудия и минометы обрушили на солдат вермахта шквал огня. Оглушающая канонада разорвала воздух, земля содрогнулась, дрожь от земли передалась людям. Андрей посмотрел в сторону немецких позиций. Такого интенсивного артобстрела он не видел ни в финскую, ни в начале этой войны. Туман смешался с дымом и всполохами взрывов, которые превратились в сплошное огненное зарево. Это был ад. Именно туда им вскоре предстояло идти…
Ожидание изматывало, давило на нервы.
«Скорее бы уже началось», – мелькнуло в голове Скоморохова.
Ждать пришлось недолго. Еще не закончилась артподготовка, а по траншее уже поползло: «Приготовиться к атаке!» Еще минута, и в темно-серое небо взмыли сигнальные ракеты. В атаку пошли штурмовые батальоны. Без криков «ура!» – вперед, бегом за огненным валом, по рыхлому снегу, превращая его в грязное месиво. Впереди минное поле. Штурмовики устремились в проходы, проделанные накануне ночью сапёрами. Некоторые саперы бежали вместе с атакующими, чтобы прийти на помощь в случае надобности. За штурмовиками еще группа саперов. Этим предстоит расширить проходы для наступления основных сил. Справа раздался взрыв мины. Один из бойцов отделения Проскурина увлекся атакой и стал первой жертвой этого боя. Оторванная нога упала перед Скомороховым. Кровь брызнула на белый снег. Андрей едва не наступил на этот обрывок человеческой плоти, споткнулся, побежал дальше.
Первый ряд колючей проволоки уже обработали саперы, а потому препятствие преодолели с ходу. Еще с двумя рядами «колючки» пришлось повозиться, но недолго. Сказались тренировки на полигоне у польского селения. Подсобили и саперы. Часть заграждений была сметена огнем артиллерии. Штурмовики прорвались сквозь проволочные заграждения, когда раздались редкие запоздалые выстрелы немцев. Слева застрочил немецкий пулемет, но остановить натиск штурмового батальона огонь немецких солдат уже не мог. Вот тут-то и раздалось «ура!». Штурмовики с выпученными глазами и разинутыми в крике ртами ринулись на противника.
В первой траншее немцев оказалось мало, а потому особого сопротивления они не оказали. К тому же воины фюрера были ошарашены столь сильным обстрелом и стремительной атакой. Об этом Скоморохов узнал от пленных, которых Голота и Трошкин вытащили из полуразрушенного блиндажа. Арсений Голота, с трофейным немецким автоматом в руках, подтолкнул одного из них, круглолицего, лет пятидесяти фельдфебеля, к Андрею:
