– Пристрелялись, собаки! – зло произнес Карапетян и выругался по-армянски.
Голота скрипнул зубами:
– Ничего, Сурен, мы им ответим!
И ответили. В этот раз немцы пошли в атаку большими силами. Теперь, изрядно потрепанному непрерывными боями батальону, было не просто противостоять противнику, который численно его превосходил. Теперь многое зависело от того, к кому скорее придет помощь, к окруженным немцам или к штурмовому батальону. Дивизия Красной армии оказалась проворнее. Андрею Скоморохову показалось чудом, когда неожиданно для своих и чужих из-за деревни ударили «катюши». Залп следовал за залпом. Берег реки превратился для солдат вермахта в ад. «Катюши» поддержали огнем самоходки и штурмовики. Немцы в панике бросились к лесу, оставляя у реки горящую технику и множество убитых и раненых солдат. Но смертоносный испепеляющий огонь гвардейских реактивных минометов достал их и здесь. Короткий, но интенсивный обстрел заставил немцев прекратить атаки. Теперь им самим пришлось обороняться от непрестанно наседающих на них подразделений дивизии Красной армии. Но несмотря на упорное сопротивление, кольцо окружения сжималось всё больше. Через час стрельба неожиданно прекратилась, из леса вышли два офицера вермахта и солдат с белым флажком. Неспешным шагом они направились к мосту. Стало понятно – немцы сдаются. Еще через пятнадцать минут из леса потянулись группы немецких солдат и офицеров. Они складывали оружие на берегу и с поднятыми вверх руками переходили по мосту на другую сторону, где строились в колонну. С каждой минутой колонна пленных становилась все больше и растянулась от моста до усадьбы. Скоморохов стоял у ворот, курил и глядел на немецких солдат, но перед глазами стояла совсем иная картина, воспоминания отбросили его в лето сорок первого. Он вновь шел по пыльной дороге в нескончаемой колонне красноармейцев под Уманью. Пальцы сильнее сжали автомат, нестерпимо захотелось нажать на спусковой крючок… Один из пленных, молодой немец в пилотке, с перепачканными сажей руками и лицом, вышел из колонны, подошел, жестом попросил закурить. Рука Скоморохова непроизвольно потянулась к пачке трофейных немецких сигарет. Он достал одну, протянул немцу. Немец прикурил, закашлялся, поблагодарил по-немецки, вернулся к товарищам. Скоморохов снова оказался под Уманью и снова увидел мордастого немца на танке, который разбрасывал, словно собакам, куски хлеба голодным красноармейцам на обочине… От воспоминаний его отвлек младший лейтенант Рукавицын:
– Что, Скоморохов, немцами любуешься?
– Чего ими любоваться, фрицы не девки.
– Это верно. У нас с ними, в отличие от девок, разговор иной, а потому собирай своих бойцов, нам дан приказ идти на помощь части батальона, которая сдерживает немцев у нас в тылу. Отсюда недалеко, километров пять будет.
– Как добираться? Пешим порядком? Немцы наш «студебеккер» угробили.
– Сейчас к вам танк пришлю, сажай бойцов на него и вместе с ротой вперед.
Стоило Рукавицину уйти, Скоморохов побежал в дом. Дверь в винный погреб находилась рядом с каморкой Гюнтера. Андрей вошел в погреб.
Она сидела одна, в темноте и сырости, на старом бочонке из-под вина. Луч фонарика осветил её фигуру в сером пальто и платке, её испуганное лицо. Андрей подошел к Катаржине, поднял за плечи. Ее тело сотрясала дрожь. Чувство нежности и жалости охватило его душу. Он крепко прижал её к себе, тихо произнес на русском языке:
– Хорошая ты моя! – по-польски добавил: – Ну, что ты? Успокойся, все уже закончилось.
Катаржина ответила дрожащим голосом:
– Мне было страшно. Я осталась совсем одна. Утром Гюнтер надел свою старую военную форму, фуражку, награды и ушел. Он сказал, что так надо, и велел мне сидеть тихо и не выходить из погреба, пока он не вернется.
– Он больше не вернется. Никогда. Гюнтера больше нет в живых. Он хотел предотвратить бесполезное кровопролитие, но его убили немецкие солдаты. Там, на мосту.
Катаржина горько зарыдала. Когда к ней вернулось спокойствие, она грустно произнесла:
– Теперь я совсем одна.
– Тебе надо перебраться в деревню. Оставаться одной в доме опасно.
– Я знаю. Теперь меня ничего здесь не держит. Я попрошу Тадеуша, чтобы он завтра же отвез меня к родственникам, в соседнюю деревню. Дом временно останется под присмотром Тадеуша и Малгожаты, если они согласятся.
– Ты приняла правильное решение… Прости, но мне надо идти. Нам приказано двигаться дальше. Я хочу, чтобы ты знала, что я не забуду тебя никогда и буду помнить, пока живой!
– Я тоже.
Скоморохов поцеловал её в губы, взял за руку.
– Пойдем.
Когда они по каменным ступенькам выбрались из погреба, рядом с воротами раздалось рычание танкового двигателя. Андрей ещё раз поцеловал Катаржину и, бросив по-польски «Прощай!», не оборачиваясь, вышел на улицу.
* * *
Знакомый танк Т-34 стоял у ворот, выплевывая из выхлопных труб клубы дыма. Из открытого люка «Резвого» показалась голова усатого лейтенанта с обожженным лицом.
– Садись, пехота, прокатим с ветерком!
Голота залез на броню танка, поздоровался с командиром, назидательно сказал:
– Мы не спешим, так что езжай аккуратно, не тряси, а то нас укачивает. К нам тут полевая кухня приехала, с опозданием на целый день, ну и пришлось сразу и завтрак, и обед, и ужин в себя запихивать. Теперь вот боимся, шоб это добро назад из нас не вылезло.
Танкист засмеялся.
– Не боись, пехота, довезем в лучшем виде.
Когда штурмовики расселись на броне танка, лейтенант спросил:
– Как вы тут? Без потерь?
Скоморохов махнул рукой в сторону сгоревшего грузовика.
– «Студебеккер» немцы раздолбали, да еще Сеню чуть осколком не убило.
Голота подтвердил:
– Хотели фрицы в моей геройской груди дырку сделать, но не вышло, Сеня Голота умнее оказался. А вы как? «Трезвый» не пострадал? Видел я из окна, что вас немцы тоже вниманием не обделили.
– Не обделили. Но мы тоже не дураки, на рожон не лезли. Место удачное выбрали. В развалинах замка полуподвал с толстыми стенами, похоже, прежде каземат был. Вот мы им и воспользовались. Стрельнем и обратно танк туда загоняем. Немцы долбят впустую, а мы ждем, пока успокоятся, потом снова им гостинца посылаем.
Голота артистично произнес:
– Вы не поверите, товарищ лейтенант, но я искренне восхищаюсь вашим полководческим талантом.
Командир танка улыбнулся.
– Брехун ты, Сеня. Ну ладно, поехали.
Танк заревел, дернулся и, перемешивая снег с грязью, двинулся в сторону новой боевой позиции роты. Здесь с этих позиций батальону предстояло перейти от обороны к наступлению. Для этого подтягивали артиллерию, бронетехнику и резервы. Атака была назначена на утро. Скоморохов стоял в траншее, вглядывался в позиции немцев и думал. Ему, командиру отделения, полагалось бы думать о завтрашнем наступлении, но думалось о другом. Мысли влекли его к усадьбе, туда, где была Катаржина, они же заставляли сердце биться сильнее. Переживания Андрей пытался успокоить курением, но это мало помогало. Когда он закурил очередную сигарету, к нему подошел Голота:
