Рядом с ним была его жена, Тресса, в торке Персефоны и с ее же кольцом. Искусно заплетенные волосы украшал венок из весенних цветов. В свой первый день в новом статусе Персефона едва не потеряла голову от страха, Тресса же вовсе не выглядела испуганной. Она возбужденно потирала подлокотники трона, словно восторженный ребенок, на круглых щечках сияла широкая улыбка.
Персефоне стало ее жаль. Тресса понятия не имеет, во что ввязалась и воспринимает все как большую пирушку. Очень скоро это пройдет.
Некоторые посмотрели на Персефону и улыбнулись ей неловко, не зная, как теперь с ней обращаться. Ее присутствие заставило нервничать многих. Все воспринимали первый общий сбор Коннигера как конец траура, она же олицетворяла обломки правления некогда горячо любимого, но уже отошедшего в прошлое. Она намеренно села позади всех, давая Коннигеру и Трессе возможность утвердиться в новом качестве. Персефона решила молчать и не высовываться.
Помещение заполнилось до отказа, чего прежде не бывало. Пришли даже жители соседних деревень. Собрались буквально все, включая Эдлера и Хэгнера, покалеченных во время охоты на медведя. Эдлер теперь носил прозвище Одноглазый. Потерявшего руку Хэгнера переименовали в Обрубка. Персефона не пользовалась этими кличками в знак уважения к тем, кто получил увечья, защищая ее мужа. Как и Персефона, после смерти Рэглана они не показывались на людях, однако ради общего сбора пришли. Даже Тоуп, обрабатывавший участок на гребне и запаздывавший с пахотой из-за болезни и сильных дождей, оторвал свою семью от работы. Родители привели детей, которые устроились вокруг огня, скрестив ноги, и на их щеках играли отблески пламени. Самые маленькие улыбались, старшие уже все понимали. Люди собрались вовсе не для того, чтобы рассказывать сказки. Ни песен, ни застолья тоже не предвиделось.
Новый вождь собрал людей, чтобы обсудить слухи, волновавшие жителей далля уже несколько дней. Одна за другой пришли две тревожных вести. И обе с севера. Первая казалась совершенно невозможной, если бы не вторая весть. Она звучала настолько ужасно, что просто не могла не быть правдой.
– Боги нас убьют? – крикнул Тоуп, заглушая ропот голосов.
Как и все прочие, фермер проявлял вполне понятное нетерпение.
Услышав вопрос, Коннигер почесал бороду и сердито нахмурился, хотя общий сбор созвал для обсуждения именно этого вопроса. Вероятно, он задумал какую-нибудь вступительную речь. Это был его первый общий сбор в роли вождя клана, и, по всей видимости, Коннигеру хотелось, чтобы он запомнился всем.
Коннигер был красивым мужчиной с густой черной бородой и длинными волосами, одетый в ли-мору с узорами клана Рэн, с заколкой на левом плече. Материя была яркой – наверно, новая. Он сидел, обхватив подлокотники обеими руками, поставив ноги ровно и выпрямив спину. Образцовый вождь, на вид сильный и крепкий, настоящая скала для своего народа, на которую можно опереться. Персефона заметила у него на пальце кольцо своего мужа и ощутила знакомую тупую боль в груди, заставившую ее задуматься, почему она никак не уйдет отсюда. Она была веслом, плавающим на поверхности после того, как лодка затонула, деревянной рукояткой разбитого каменного топора…
– Быть такого не может! – заявила Мэйв с непререкаемой уверенностью. Хранительница стояла чуть позади между двумя тронами. На голове капюшон, седые волосы тщательно убраны, лицо сурово, словно обветренный камень. Старуха представляла собой все, что осталось от предыдущего вождя, и теперь передавала власть новой паре. – Боги всегда были к нам справедливы. Законы, по которым мы спокойно живем, оговорены в давних соглашениях. Пока платим дань вовремя и сполна, не пересекаем и не запруживаем западные реки, не наносим вреда владениям фрэев, их гнев нас не коснется. Так обещала их правительница Фенелия.
– А что написано в соглашении о том, что будет, если мы убьем бога? – спросил Гиффорд, с трудом произнося слова перекошенным ртом.
В другой обстановке его речь вызвала бы улыбку или даже смех.
Гиффорд родился увечным. Спина его закручивалась, словно плющ на столбе, делая для него прогулку по даллю достижением, достойным всяческих похвал. Вечно склоненная набок голова выглядела так, будто ее раздавил великан, один глаз всегда оставался прищуренным, губы сплющенными. Его мать умерла, подарив сыну жизнь, и многие задавались вопросом, стоило ли ему вообще жить. Его отец верил, что Гиффорд станет великим человеком. Все понимали, что в нем говорит скорее горе утраты, нежели здравый смысл, однако ни у кого не хватило мужества вмешаться. К тому же уносить младенца в лес на милость духов не было необходимости – вряд ли бедняжка смог бы прожить хоть неделю… Отец Гиффорда умер несколько лет назад, как и некоторые из тех, кто советовал избавиться от ребенка. Однако Гиффорд был еще жив, к тому же в свои двадцать лет уже стал лучшим гончаром на семь кланов.
Лицо Мэйв ожесточилось, будто такого варианта она тоже не исключала.
– Там про это не говорится. К тому же человек не способен убить бога.
– Торговец Джастен с Развилки клянется, что это правда! – пронзительно зазвучал тонкий голосок Брин. – Сказал, что видел Рэйта и сломанный меч! И клинок бога, он…
– Тише, девочка! – шепнула Сара дочери.
Брин поймала ее суровый взгляд и съежилась, усевшись обратно на пятки.
– Вот-вот! – подтвердил Этмор. – Я знаю Джастена почти всю жизнь. Он никогда не врет. Если он говорит, что это правда, значит так и есть. Иначе почему боги на нас ополчились? Чем еще объяснить подобную расправу?
– Человек не может убить бога, – заявил Сэккет.
При звуке его голоса все умолкли. Сэккет высказывался редко, поэтому когда новый Щит вождя заговорил, люди прислушались. Они ему поверили.
– Что слышал ты, Коннигер? – зычно спросил с порога Эдлер.
Повязка на глазу придавала ему вид бывалого рубаки.
Коннигер посмотрел на группу чужаков – десятерых мужчин с мрачными лицами, в одежде с коричневыми узорами клана Нэдак.
– Хотя я согласен с Сэккетом, что бога убить нельзя, они явно на нас ополчились. Боги разгромили Дьюрию.
Повисло растерянное молчание.
– Что значит – разгромили? – спросил фермер Уэдон.
– Эти люди, – указал вождь в сторону незнакомцев, – из Нэдака. Пять дней назад они увидели дым на севере. Отправились в высокогорья Дьюрии, но далля уже не было. Вырезали всех – мужчин, женщин, детей. Дом вождя и все окрестные хижины сгорели дотла, только ветер воет на развалинах.
Весь зал загудел, не веря услышанному. Слов было не различить, изумленные вздохи и ругань замирали на губах потрясенных людей.
– Сколько выжило? – спросил Тоуп.
– Дьюрийцев? – Коннигер тяжело вздохнул. – Нисколько. Даже домашний скот весь перерезан.
– Откуда нам знать, что это сделали боги? – спросил Дэлвин. – Может, виноваты гула-рхуны?
Стоявшие у двери мужчины покачали головами. Один, с черной кожаной повязкой вокруг лба, сказал:
