Сигель взялся за наконечник копья и провел ладонью по острому краю, сделав длинный порез. Затем протянул окровавленную руку Персефоне.
Рэйт подошел ближе, вручил ей стальной клинок и кивнул.
Персефона посмотрела на свою нежную белую руку, стиснула зубы, поборов накатившую тошноту, и коснулась лезвия. Рэйт накрыл ее ладонь своей и быстро провел по острому краю. Боль обожгла как огонь.
Персефона не хотела смотреть. Она боялась увидеть, что за след оставил меч. Вместо этого она потянулась к Сигелю, он с ухмылкой взял ее руку и пожал. Было больно, но Персефона понимала, что если бы он захотел, то легко переломал бы ей все кости. Она продолжала сжимать зубы, Сигель продолжал улыбаться.
– Киниг – ты, – проговорил он. Схватив Персефону за запястье, вождь поднял ее руку, едва не вырвав из плеча, и заорал: – Киниг – она!
Персефона прижала пульсирующую от боли руку к груди, и Рэйт тут же обернул ее тряпицей. Персефона отвернулась от Сигеля, удаляющегося в сторону ворот вместе с остальными гулами, посмотрела на Мойю и одними губами прошептала: «Ой!»
– Роан, приведи Падеру, – распорядилась Мойя. – Скажи, чтобы захватила повязки и иголку. Рэйт, ты не обижайся, но киниг Десяти Кланов заслуживает самого лучшего.
– Острый, да? – широко улыбаясь спросила Роан.
– Очень, – процедила Персефона сквозь стиснутые зубы.
– Роан, сейчас же зови Падеру! Бегом! – рявкнула Мойя, и Роан помчалась прочь.
Вожди приказали вынести вино и насадить мясо на вертела в честь первого совместного рхулин-гулского праздника.
– Ну, как ты? – Мойя обняла Персефону.
– Рука болит, а так все хорошо.
Мойя прижала ее к себе.
– Знаешь, кто ты теперь?
Персефона медленно кивнула.
– Я – киниг.
Глава 32
Замысел
«Так все и случилось. Персефона стала кинигом Десяти Кланов, Мойя – ее Щитом. Роан изобрела лук, Сури овладела Искусством. Я же научилась писать. Думаю, все были уверены, что приключения закончились, и под предводительством Персефоны мужчины вроде Рэйта и фрэи вроде Нифрона сменят нас и закончат то, что мы начали. Мы совершенно не ожидали того, что произошло дальше. Да и вряд ли этого ожидал хоть кто-нибудь».
«Книга Брин»
– И что теперь? – спросил Нифрон, тряхнув головой. – Все шло отлично до тех пор, пока… Почему ты не знал про дурацкое правило, что кинигом может стать лишь рхун? Ты же сам рхун! Почему ты не знал?
Они гуляли по берегу вдоль полосы прибоя. Вид у Малькольма был ничуть не виноватый и даже не обеспокоенный. Бывший раб отца Нифрона слегка улыбнулся и посмотрел на море.
– Знаешь, рхуны все прибывают, – заметил Малькольм. – Из Уоррика, Мэлена и Мэнахана шагают многие тысячи. Армия, о которой ты мечтал, уже в пути. Персефона обеспечила тебя средством, чтобы их вооружить. Осталось лишь научить людей сражаться.
– Ничего подобного! – прорычал Нифрон. – Армия – не моя, потому что я не киниг! Ты все испортил! Ты был так уверен… – Он схватил Малькольма за плечо и развернул. – Погоди-ка! Ты знал! Ты все знал!
Малькольм снова улыбнулся.
– Вообще-то, нет. Будучи рабом в Алон-Ристе, я не мог знать всех нюансов рхунских традиций и обычаев. Однако подозревал, что они не доверят эту роль фрэю. Особенно в случае войны с твоим народом.
– Тогда почему ты так самодовольно ухмыляешься? Что я упускаю?
– Странно, что ты сам не додумался… Закон запрещает тебе стать кинигом, но ничто не мешает на нем жениться. В качестве мужа Персефоны ты сможешь править с ней вместе.
Жениться? На рхуне?! Неудивительно, что Нифрону это даже в голову не пришло. Он и не собирался жениться. Брак – лишняя трата времени. С годами люди неизбежно отдаляются друг от друга. Его отец не был женат на его матери, и обоих это устраивало. Идея брака с рхуном казалась еще более абсурдной.
– Не говори чепухи!
– Ей нужно, чтобы ты обучал ее войска, помогал разрабатывать стратегию, указывал на слабости фрэев и на то, как лучше ими воспользоваться. Без тебя тысячи вооруженных воинов – лишь кучка пугливых земледельцев. Они побегут при первом же землетрясении, которое устроят миралииты. – Малькольм позволил себе широко улыбнуться. – Если подать это предложение в нужное время и в правильном свете, может и сработать. Даже если Персефона не находит тебя привлекательным, она наверняка осознает целесообразность подобного союза. Она женщина весьма практичная и целиком предана своему народу.
Нифрон оглянулся на далль. Рхуны собирали припасы. Теперь у них был новый лидер, новая надежда и вполне боевое настроение.
– Разумеется, ты переживешь и ее, и всех детей, которых она нарожает, – продолжил Малькольм. – После ряда поколений люди будут помнить лишь то, что захочешь ты… Про Персефону, про войну, про тебя… Я уверен, что когда-нибудь ты станешь зваться Нифроном Великим и твоя империя будет считаться самой могущественной в мире.
* * *
– Ты можешь ей хоть чем-нибудь помочь? – спросила Сури у старухи.
Арион была раз в двадцать пять старше Падеры, однако при этом не обладала признаками мудрости вроде морщин и седых волос. У Падеры же хватало морщин, чтобы считаться самой мудрой в мире; если верить Мэйв, то под платком она была не просто седой, а совершенно лысой. Даже Тура, которая могла вылечить кого угодно, не выглядела настолько старой.
– Хм-м, – протянула старуха, втянув нижнюю губу и покатав ее словно завиток из теста. Она задумчиво обошла вокруг фрэи.
Расставшись с Персефоной у ворот, Сури, Брин и трое гномов пронесли Арион вдоль стены Далль-Тирре и положили в лагере под навесом. Там осталась одна Падера. Старая вдова сидела у груды мятой одежды, споро зашивая дыру в рубахе, которая явно была для нее слишком велика.
Падера вскочила и положила руку на лоб Арион. Ее невероятно подвижные губы задумчиво шевелились. Старуха приложила большие пальцы к глазам фрэи и склонилась, будто собиралась ее поцеловать. Потом она сжала горло Арион, пощупав нежную шею. Падера кивнула сама себе и отправилась к очагу, бросила на угли два полена, раздула огонь и повесила над ним бурдюк.
– Ну как? – спросила Сури.
– Поживем – увидим. – Падера налила в бурдюк воды из тыквы. – Она как будто не здесь. Не мертва и не жива.
Фрэя была бледная, почти белая, хотя и раньше особым румянцем не отличалась. Ни в пещере, ни на корабле Сури этого не замечала. Теперь, среди знакомой травы и земли, она увидела, насколько Арион стала бесцветной – фрэя казалась мертвой.
– Она не мертвая, – заверила Падера.
Мистик вздрогнула, заподозрив, что старуха прочла ее мысли.
– Нет, не мертвая, но почти. Так бывает обычно у больных лихорадкой. Они потеют, стонут, видят то, чего нет. Потом успокаиваются, лежат тихо и колеблются… словно решают, уйти им или остаться.
