– Не очищение ты принёс, а смерть. Не очищающий огонь ты в сердцах зажжёшь, а закуёшь их в липкие оковы страха. Страх убивает души, а не очищает их.
– Тьма ленивых изыдет в страхе, туда им и дорога, но некоторые люди – возгорятся огнём битвы. За них – я урок принял.
– Безумием боя они возгорятся. Только любовь зажигает душу. Принёс ли ты любо?
– Ужели ты принёс любо? Где те, кому ты люб?
– Ты готов к уроку, брат?
– Так пусть же Суд Бога нас разведёт!
Их клинки скрестились, высекая искры. И начался Танец Боя. Невероятный по своей величественной красоте. Они двигались легко, кружили, как в танце. Клинки со свистом рассекали воздух, со звоном встречаясь друг с другом, рождая невероятную мелодию.
Меня охватывал поразительный восторг. Подобного я ещё не видел, и уже, я уверен – не увижу.
Бойцы двигались с огромной скоростью, наносили удары с огромной силой и невероятными угловыми ускорениями, но при этом продолжали разговаривать:
– Ты же погубишь людей!
– Я их спасу!
– Ты уничтожишь всё: грады величественные, посады изумительные, красоту светлую!
– Чем-то придётся жертвовать. Всё это и так пожрёт скверна Чернобога, я лишь ускорю сей путь. Не мы ли положили начало всему, когда не стало угроз в жизни людей?
– Пёсьеголовые никогда не станут людьми!
– Плевал я на них. Они для меня лишь хворост, что выжжет скверну и сгорит без остатка.
– И ты сгоришь!
– Значит, таков рок мой! Но народ продолжится в веках!
– Вон он, смотри! Он из глубины веков. Спроси его – кончится ли скверна?
Царь бросил на меня мимолётный взгляд, но как будто в череп мне засунули миксер и всё там взболтали. Взгляд царя помутился на секунду, он оступился, мельтешение клинков замерло, но князь не воспользовался этой возможностью. Не нанёс удара. Он отступил сам.
Целых полминуты продолжалась заминка. Царь стоял, смотря в горизонт, князь – степенно ждал.
Наконец, взгляд царя прояснился, он посмотрел в глаза брата.
– Что увидел ты? – с лёгкой усмешкой спросил его князь. – Нет скверны Чернобога там?
– Есть, – тяжко выговорил царь, – но и народ наш жив и Бога чтит. Значит, мы – верно выполняем урок.
И они опять схлестнулись. Ещё жарче схватка закипела. За будущие поколения сынов Рода.
Я немного отвлёкся от их безумного, но прекрасного поединка. Потому что я увидел пёсьеголовых. Я их сразу узнал. Мощные тела, непропорциональные, но мощные. Непропорционально короткие ноги, непропорционально длинные, до колен, мощные руки, бочкообразные тела, бычьи шеи. Каменные челюсти и загривки под жёсткими черными волосами, впалые лбы над выпуклыми надбровными дугами, под которыми в глубине – злобой сверкали маленькие глазки. Глазки диких зверьков. Видя поединок, многие из них скалились, показывая приличных размеров клыки, рычали. Но они говорили. Речь их была отрывиста, гортанна. Я усмехнулся. Мне они напомнили кавказцев. Но только напомнили. Всё же кавказцы были людьми. А речь пёсьеголовых была и правда лающей. Но не более чем немецкий язык.
Это были человекоподобные обезьяны. Или человекоподобные гориллы. Вот так и выглядели неандертальцы. Я думаю, что это были именно они. Человекообразные обезьяны. Или озверевшие люди. Он-без-Яна. Люди, что потеряли Бога. Как мне поведал, во время секундного взбалтывания мозга миксером, царь, они были когда-то людьми. Но отринули Бога, за многие века скотства – превратились вот в это. А в далёкой Полуденной земле есть и более оскотинившиеся. Те на людей похожи лишь едва. То есть он мне так рассказал об обезьянах. В моё время обезьяны водились лишь в Африке и Юго-Восточной Азии. Тут, на Русской равнине они были истреблены в предыдущей и в последующей, за сегодняшним поединком, войне. И если пёсьеголовые ещё могли скреститься с человеком, то обезьяны уже нет. Как такое возможно – изменить генный набор? Но царь считал, что для Бога нет ничего невозможного. И их генокод возвращается, с веками, к исходному Хаосу, и только у людей душа строит хромосомы в нужной последовательности. Ибо – по образу и подобию.
Сначала было – Слово (код), и Слово (код) – было у Бога, и Слово (код) было – Бог.
Рёв тысяч глоток выдернул меня из раздумий и вернул к схватке. А схватка закончилась. Царь стоял на коленях, держал на руках умирающего брата, князя, и плакал.
– Что же ты горюешь, брат? Ты же победил? Как всегда – победил, – прошептал князь.
– Победил, и что?
– Обманул тебя я, брат, прости.
– Ты принёс себя в жертву? Ты праведным гневом решил зажечь сердца?
– Всех, кто любил меня. Прости, брат, но тебя, братоубийцу, будут ненавидеть всегда. Но ты сам избрал этот урок. Потрясателей Вселенной всегда ненавидят.
– И любят жертв. Погубивших себя в огне очищения, во спасение.
– Мою смерть почувствуют сразу и многие. И они явятся. Ратно. Я – победил.
– Мы оба проиграли, брат. Я твой урок увидел давно. Раньше своего. И только сегодня я в Вестнике Грядущего узрел, как мы просчитались!
– Как?
– Мы Престол оставили. Отче тоже почует твой Исход и моё Падение. И – не вынесет сего!
И они застонали оба – от душевной боли. И потом царь горевал в голос, когда его брат-близнец испустил дух. В гневе он метнул свой меч в стяг брата, проделав дыру как раз там, где была главная голова трёхголового орла. И знамя приобрело знакомый мне вид – две головы – три короны.
Потом я стоял под солнцем и смотрел, как из заранее привезённых гранитных блоков складывают саркофаг, как торжественно в него хоронят князя, воздавая ему почести героя. Как тысячи и тысячи обезьянолюдей опорожняют свои заплечные мешки на поднимающийся курган крупнозернистого, белого, как сахар, песка. Всё было готово заранее. За сотни, может, тысячи километров были принесены и гранит, и песок. Всё было предрешено.
Над телом погребённого царь сказал:
– Ты зажёг пламя, брат! Великий князь! Я прозрел твой Замысел. Потому ты принял обет безбрачия? И мои дети на Престол потеряли право, как потомки братоубийцы. Как недостойные. Ты зажёг пламя междоусобиц, что будет тлеть тысячелетия. Никто не сможет занять Престол. А князья и цари будут в вечной вражде. И пламя боя – не утихнет, то тлея, то вспыхивая испепеляющим жаром. И в нём сгорит окостеневший жир. И выплавятся чистые души. И родичи продлятся в веках, не погаснет в них искра Бога Рода. Переживут они Смуту.
А потом добавил, но так тихо, для себя, что услышал только я:
