А потом ещё жалуются, что климат жесткий, что люди злые. Ты поживи всю жизнь – замерзая, впроголодь, точа топор против вас, завистливых, постоянно терпя от вас то блокаду, то санкции, то нашествие. Будешь злым! Ни одно поколение не прожило без драки насмерть. На генном уровне обретёшь Буси-до. На генном уровне лишишься страха и инстинкта самосохранения.
Мы в этом виноваты? Мы виноваты, что такие мы – злые, воинственные, агрессивные, безбашенные и отмороженные? Другие не выжили. Вы, потрясатели вселенных, сделали нас такими. Вы столько раз нас завоёвывали, столько раз пытались накинуть ярмо на нашу шею, что жёсткость, готовность к удару, своеволие стало национальной чертой. Вы тысячи лет ведёте своё очередное НАТО на восток. Осваивая наши земли. Землю воронцев (Францию), землю венедов (Венецию), этрусков – Виталию, полабских славян – Германию, свеев – шведов, полян – поляков, хохлов – украинцев. Непокорные, неспособные гнуть головы – уходили от вас всё дальше на восток. Неготовые применить единственный способ остановить вас – уничтожение. Сейчас вот полабские славяне, пруссаки, привели миллионы прочих отформатированных бывших наших, сея смерть и разрушение.
И в этот раз по сопатке получите. Поможет? Нет. Следующий виток – хохлы ополчились против исконна. Недавно узнал вести из будущего. Теперь у вас – хохлы, прибалты – назначены штрафбатом, назначены идти на амбразуру. Опять санкции, блокада, информационная травля, антирусская истерия. Из Путина – Гитлера лепят. Путлером называют. А был бы не Путин, Медведев? Ничего бы не изменилось. Из него бы Гитлера лепили. Медветлера. Как до Путина лепили злодея из Батьки Лукашенко, что устроил партизанский лагерь посреди Европы.
Россия виновата? В чём? В том, что мы всё ещё есть? Что не смогли жить по-вашему? Мы старались. Искренне старались жить, как свиньи. По-скотски. Как вы. Без души. Обрыдло! Надоело скотство! Но как только голову подняли от корыта со ГМО-отбросами – на-а! – тебе по башке дубиной санкций! Дальше что? Бомбить будут, как Югославию?
Вас, недругов, надо уничтожить! Сейчас уничтожать! Чтобы не повторилось.
Сделаем так? Нет! И Берлин возьмём – кормить вас будем. От себя, своих детей – отрывая кусок. Жизнь вам наладим, всё заново отстроим. Жалко вас, уродов, станет. Всех пленных вернём по домам. Мы же не звери – людей в печах жечь.
Что в ответ? НАТО. Санкции. Железный занавес. Культивирование образа русского как врага.
Как это предотвратить? Выжечь скверну! Как? Даже я – контуженый маньяк, садист и шизофреник – не способен на это радикальное, но единственно верное решение. Я же человек. Я же по Образу и Подобию Его. Не смогу. В пылу боя, войдя в раж, в ярости и злости – жечь буду живьём, рвать руками и зубами. А вот идёт он, враг, потерянный, контуженый – и мне жалко его. Помочь ему, заблудшему, имеется побуждение.
Так и будем их, неразумных, учить – не суй пальцы в розетку – выпорю! Уговаривать будем – живите вы мирно, не воюйте, не грешите. Живите, будьте же вы людьми! Дохлый номер. Всё так и норовят свой конец не туда присунуть.
Ну вот! Злость появилась. Можно и в драку! Кто сказал, что мотивировать на бой можно только других? Самого себя надо прежде ввести в нужное состояние. Боевое.
Оборона противника на обратном скате высотки вполне себе уцелела. И сопротивление он оказывал – ожесточенное. Один за другим загорелись два танка. Остальные – пятились за гребень.
Теперь мы. На «ура!» – пушки сюда плохо достают. Самолёты летают куда-то дальше, видимо, там больше нужны их взрывчатые посылки. Рваные цепи бойцов накатывают на сверкающие вспышками выстрелов окопы врага.
Мы с Шестаковым – на гребне. В воронке. Шестаков огнём пулемёта прикрывает атаку.
Ворвались бойцы роты в окопы. Пошла жара рукопашной. Собираем с Шестаковым магазины, бежим догонять.
Рассказывать о таком бое особо и нечего. Несколько часов ведём бой, меняем позиции по мере надобности, стреляем, забиваем магазины патронами, что нам подтаскивают подносчики патронов, опять стреляем, опять бегаем.
Когда мне показалось, что вот-вот – и доломаем, к противнику подошло подкрепление, усилился огонь их артиллерии и миномётов, а главное, он качественно изменился. Стал более прицельным, более опасным. Всё по новой!
Танки ещё разок сунулись, потеряли ещё одну машину, две – утащили тросами, около часа, наверное, били с гребня. Не высовываясь особо, показывая только башни, отстреливали несколько снарядов – откатывались. А потом – совсем ушли, когда по ним стала работать гаубичная батарея откуда-то из-за оврага. А из самого оврага – тянулись дымные трассеры мин. Там у них миномёты. Правильно – это же навесное оружие.
А тут у них наводчик. Где-то сидит и в трубку поёт.
Где? Не могу определиться. Расслабился, попробовал «прочуять» – какое там! Такой кавардак эмоций – и во мне, и вокруг. Да ещё и Шестаков пинается – магазин ему давай.
– Пора менять позицию, – кричу ему в спину.
Отмахивается. Всё же я кое-что почуял – именно это. Интерес чей-то к нашему пулемёту. С той, вражеской, стороны. Неуютное ощущение, как тогда на плацдарме, когда нас чуть не накрыло снарядом. И острое жжение в копчике. Дыхание смерти?
– Накроют! – кричу после первого взрыва мины.
Он дёргает ногой, чтобы пнуть, запихивает, оскалившись, с боевой отрешённостью во взгляде, очередной магазин в приёмник пулемёта.
Да пошёл ты! На мгновение высунулся назад, посмотреть – вот этот кратер воронки подойдёт. Вышвыриваю всё своё имущество в ту сторону.
– Идём! – пинаю его.
Второй взрыв. Вилка!
Как ужаленный – выпрыгиваю, шаг, ещё, прыжок – взрыв! Взрыв! Взрыв! Через несколько секунд ещё два – контрольных. Тихо. Тишина аж звенит. Поднимаюсь на локти. Земля с меня сыплется. Сплёвываю кровь. Откуда? Ощупываюсь – цел. Кровь – моя. Взрывная волна долбанула. По науке – мгновенная компрессия. А Немтырь?
Рядом лежит. Головой вниз. Вся спина в крови, парит. Ногу по сапог срезало. Перетягиваю жгутом, переворачиваю.
– Хреново мне, Дед.
Кровь у него идёт горлом. Это хреново! Его взрывом ещё хлеще меня шибануло. Белеет на глазах.
– Пулемёт!
Выглядываю. Наша бывшая огневая – парит и воняет взрывчаткой. Кучно положили. И много. Не жадные – не экономят. А вот и скрученный кусок металла.
– Пипец твоему уёжищу, Немтырь, – говорю ему.
– Как и мне. Ты, Дед, зря меня обидел. Бухаю я, но я не сука! Слышишь, ты! Я не сука!
– Я знаю, брат! Жил ты паскудно, а смерть принял достойно. Покойся с миром.
Вижу лямку своего рюкзака, тяну. Воняет спиртом. Точно – рюкзак посечён, фляга смята, пробита. Но не весь спирт вытек. Поворачиваю пробоиной вверх, чтобы не тёк, откручиваю, приставляю к губам Шестакова. Жадно пьёт. Глаза его всё увеличиваются – это же спирт. Он обжигающе сушит. Сейчас глаза из глазниц выпрыгнут. Кашляет, задыхаясь. Кашель моего напарника переходит в агонию. Прижимаю его голову к груди, держу крепко, пока не перестаёт его корёжить.
