Он разинул рот, но руки поднял.
– Обувайся, – сказал я ему по-русски. Понял, опять же, замотал портянки, натянул мои ботинки. Вяжет проволоку, что я использовал вместо шнурков.
– Давай грохнем его, – предложил один из штрафников.
– Но-но! Это моя корова! И мы её доим! Иди себе налови – и делай, что хочешь! А мне искупать грехи надо. Мне тут четыре пожизненных повесили.
– Четыре пожизненных? – повеселились бойцы. Пока политрук увлечённо смотрел в сторону, где продолжался бой, они потрошили карманы трупов.
– А то! Да и уважать себя этот цыганёнок заставил. Надо же – меня пробил! Молодец! Пусть живёт. Может быть, ещё и цыганочку спляшет. Ай-ла-лэ-ла-лэ!
– Ящики с минами он притащил. Вот и безоружен оказался. Сидел бы ты сейчас тут… – качает головой политрук.
Противника – выбили. Гаубицы румын – разбили миномётами. Танки наши и стрелковые роты попёрлись штурмовать вторую линию обороны. Мы остались на занятых позициях. Ввиду понесенных потерь. От роты – половина. Кого-то закопаем, большинство – по госпиталям и в строевые части – искупили кровью.
Мародёрство! Война без сбора лута – беготня скучная.
Мой пленный цыган тащил два туго набитых вещмешка. И я – свой. Я его конвоировал в тыл. Сдавать. Скатку свою подобрал – негоже добром разбрасываться.
Знаете, кого в тылу я встретил? Давешнего председательствующего трибунала. Он устало смотрел, как грузили нашего ротного старшину. Без ремня, руки за спиной связаны. Вот это поворот!
– Вот, блин! И кому теперь это чудо сдавать? Не отпускать же? Цыгане же – ищи ветра в поле, – вслух удивился я.
– Ты? – обернулся председательствующий.
– Я? – удивился я. Как он меня узнал? Видел он меня один раз при обманчивом свете чадящей гильзы, а морда у меня сейчас не приведи боже! Нос – как клюв той кавказской птицы, маленькой, но очень гордой – распух, морда тоже распухла, глаза затекли фингалами, губы как сардельки. Даже говорю с присвистом и пришамкивая.
– Выжил?
– Почти. Напарник вот мой нет. И мне вот это чудо в перьях – нос сломал. Дерётся будь здоров!
– Да и ты подраться мастак.
– Есть такое. Как говорил мне тренер – рукопашный бой на войне понадобится, только если ты, как последний дятел, потерял пулемёт, автомат, пистолет, гранаты, лопатку и нож – и встретил такого же долбоящера, как и ты. Вот, сошлись же звёзды! Как два барана – бодались рогами, когда под ногами гора оружия.
– Вон даже как? А что ж он не связан?
– А это барахло мне тащить? Старшине хотел сдать. А вижу, что старшина-то тю-тю.
– Тю-тю, – кивает председательствующий. – Вор – старшина ваш.
– Бывает. Что делать теперь, гражданин начальник?
– Этого давай сюда. А в мешках что?
– Галантерея. Кольца, цепи, награды – говорят, из драгмета. И сбруя кожаная. И ещё всякое. Всей ротой собирали. Нам украшения – без надобности, а парни говорят – переплавят и в Америке тушёнку купят. Не в землю же зарывать с этим румынским куриным помётом.
Да-да, наш ротный всё видит. У него не забалуешь. У него мародёрство поставлено на контроль. И на поток. Что в карманы не влезло – сдай в общак. Драгмет вообще не обсуждается. И зачем оно тебе, баран? Н-на-а! Тебе по почкам, чтобы в мозгах просветлело! Чтобы быстрее дошло – н-на-а! В печень! Тебя завтра убьют – а Родине драгмет нужен. Капиталисты за «спасибо» тушёнку тебе, дармоеду, не пришлют. У них, кровопийц, так – кому война, а кому мать родна.
– Верно. Давай тоже. В штабе сдам. А тебе – зачтётся.
– Да ладно! – отмахнулся я. – Мы не гордые. А закурить не будет?
– А выпить и пожрать? – усмехнулся председательствующий, доставая полпачки папирос, протягивая мне. – Забирай. Как же ты, такой шустрый, драчливый, в плен попал?
– Как обычно – взрыв, очнулся – плен. Бывает.
– Бывает, – согласился председательствующий. – Так ты больше не попадай!
– Сам не хочу. Мне их санаторий не понравился. И вам, гражданин начальник, не советую.
– Нас, евреев-комиссаров – и так в плен не берут, – махнул рукой председательствующий.
– Может, и к лучшему. Разрешите идти, товарищ комиссар?
– Да-да, – задумчиво сказал он, смотря мне вслед.
А вот это мне не понравилось. Прямо пониже поясного ремня корма зачесалась. От них, евреев, одних бед и жди. И зачем он про своё иудейское комиссарство ввернул? Реакцию мою посмотреть? Зачем? И взгляд его жжёт. Аж чешется, сил нет терпеть. А на его глазах неудобно срам чесать. Хотя… Кого я обманываю! Зачем?
Вот кайф! Аж прихрюкнул.
На восток!
Танки, конница, орудия на привязи, пехота в грузовиках – все на запад! Догонять те мехкорпуса, что уже гонят перед собой волну этих холуёв натовских, тьфу – рейховских, будут обеспечивать им, танкам, фланговое прикрытие.
А мы, как самые косячные – на восток наступаем. Наоборот.
Соврал, конечно, ротный. Мы не острие. Острие там, западнее. Но наступает весь фронт. И не один. Оттуда, из степей южных, ударил другой фронт. А Сталинградский будет давить, да – держать, чтоб не сбежали из города. Конечно, этого до нас не доводили, но я же в школе учился, кино смотрел. Сталинград же! Кто не знает Сталинград?
Это то самое контрнаступление на Волге по окружению Сталинградской группировки противника. Оно самое! Вот мы и замыкаем кольцо со стороны города. Не мы одни, конечно. Целыми армиями наступаем. Но мы же штрафники! Мы – впереди. Проводим разведку боем, своими руками, телами своими – нащупываем в этом долбаном снегопаде противника.
Нас пополнили, прислали под две сотни накосячивших. Почему так? Как стояли в обороне – нет косяков, пошли в наступление – две сотни за пару дней! Что, от страха у народа шифер с крыши отъезжает?
У нас – новый старшина роты. Дядька этот мне сразу не понравился. Как глянет – до печёнок пробирает. Всё пристаёт с какими-то каверзными вопросами. В душу лезет. Ко мне больше всех. Что я, самый левый, что ли? И бородку он троцкистскую отрастил. Хотя у Ленина такая же была.
Мне этот старшина выдал новый пулемёт. Новый, потому что взамен чешского уёжища. Да и по дате выпуска новый. И модель – новая ДП-42. Тот же «дегтярь», но у него теперь сошки вперёд, к дульному срезу – вынесены, к пламегасителю, конструкция упрощена, потому темп стрельбы снижен. И ствол – несменный, несъёмный. Да, добавлена пистолетная рукоять, как на ДТ. И приклад не из цельного куска дерева твёрдых пород, а из прессованного пиломатериала. Новый, но уже бэушный. Коцаный, чиненый. То есть был повреждён в бою и отремонтирован.
Кстати, не знаю, связано это со старшиной или нет, но в щах наших котелков появились прозрачные волокна мяса и плавающие пятна навара, а каши золотились тающим маслом. Или маргарином. Сухпай дают. По банке тушёнки в лицо. В сутки! Тушёнка американская. Жир сплошной. Так, из банки да замёрзшим есть невозможно. Тошнит. ГМО, наверное. Или кокосовое, пальмовое масло. Ха-ха! А кашу заправить – язык проглотишь! Надо только не зевать, пока каша не остыла, чтобы жир растворить, растопить. И в целом на день – буханка хлеба! Пусть и из муки с молотой соломой и опилками, но три раза по трети.
