Два раза меня ссаживают у постов ГАИ. Они же ГИБДД. Смеюсь. Дохожу пешком, показываю бумаги. Они же меня и сажают на попутки. Душевные ребята. Даже не обобрали. Только отпускать не хотели. Пока не насытились моими анекдотами. Про продавцов полосатых палок. Творчески переложенных на современные реалии.
Фронт проходил уже по городским окраинам. Но фронт стоял.
Заночевал в расположении штаба дивизии. Пристроился в углу одной из хат. Не на снегу – уже хорошо. А утром – повезло – в полк, в расположении которого воевала штрафная рота, шла машина. На подножке которой я и добрался. А потом опять повезло. Встретил нового старшину штрафной роты, что получал боепитание. Помог с погрузкой, доехал с ветерком прямо до ротного.
Доложился, что прибыл. Был послан ротным куда подальше. В третий взвод. А потом четыре часа бегал за старшиной, чтобы вернул мне мои пожитки, нажитые непосильным трудом. Хотя бы винтовку.
Вот я и дома. Да-да! Мой дом – штрафная рота. А вернее подвал, в котором ночует третий взвод. Все четырнадцать человек третьего взвода. Определили мне свободный угол. Заваленный хламом и мусором. И пока я не поставлен в боевое расписание – занялся уборкой.
Нет работы выше и возвышеннее, чем наведение порядка. Не, не так. Борьбы с беспорядком. Со вселенской энтропией. Так! Хаос вокруг тебя – порождает хаос внутри. Хаос – непроизводственная потеря сил. Напрасная. Если хаос победил – твоё тело не может жить и начинает разлагаться. А ты мёртв.
Да-да, так вот меня торкнуло, пока лепилы эскулапные меня взаперти держали среди умирающих людей.
А ночью моя вахта. Сижу на стрёме у развалин дома, остатки стен которого образуют угол. В этом углу – мой пост. А впереди, через сорок метров – позиции немцев. В темноте я вижу неплохо, вижу траншеи, дзот, огневые точки в остатках домов. Вижу, где их подвалы. Да-да, три жилых подвала определил. Не только по дыму печей, но и по пару и свету от открываемых дверей. Простые, как валенки. Свет – демаскирует. Надо переходный тамбур делать, как у нас. Хоть бы просто рваными плащами завесили. Даже обидно стало – насколько они пренебрегают опасностью, исходящей от нас. И от нашего знания расположения их укрытия.
И что то знание? Можно у ротного и не спрашивать, и так ясно – докладывал. А снарядов – по пальцам пересчитать. Не, в стране стало много снарядов – наша промышленность делает уже привычное чудо. Только снаряды надо до огневых довезти. Автотранспортом или лошадками. Сколько та лошадка за раз привезёт снарядов той же 122-мм гаубицы? А сколько надо, чтобы расковырять этот подвал? То-то же!
Через четыре часа меня сменили. Пошёл спать.
Утром – тихо. Кто – спит, кто – рукодельничает. Вахтенные меняются. Напросился вне очереди. Опять смотрел на позиции противника. Через два часа – смена.
– Всегда так? – спросил сменщика.
– Уже три дня тихо. А что? – ответил он.
– Так, мысля одна.
– Не буди лихо, пока тихо, – буркнул боец.
Нет. Так не пойдёт. Как сказал товарищ Сталин – земля должна гореть у них под ногами. А у меня недовыполнение плана. Уже две недели я без крови. Прямо ломает меня. Шутка, если кто не догнал. Попробовал подкатить к взводному – у того тоже «…лихо, …тихо». Пошёл к ротному. Выслушал. Подумал. Говорит:
– Комдив уже задрал «языка» трясти. У него разведбат есть, а он со всех трясёт. Приведёшь – молодец. Дам тебе пирожок. Нет – не возвращайся. Там лучше загнись. С фейерверком, как ты умеешь. Оформлю как разведку.
Да-да. Такая вот канцелярщина. А как хотели? Это армия. Структура! И каждый винтик должен быть на своём месте. Таков порядок. Если винтики самостоятельно будут ходить где попало, а ещё паче к врагу – это Хаос! И их, винтики, будут расстреливать. Не только потому, что нехрен там, в бесконтрольном месте, без приказа делать, а просто для субординации. Ибо нехрен! К врагу надо ходить массово, цепью и под музыку – бит снарядный. Война – развлечение коллективное. Даже корпоративное.
И вот теперь имеется приказ, согласно которому винтик Шпунтик пойдёт до терры инкогнито и притащит сюда винтик из конкурирующего механизма. По которому наши винтики, с контргайками, узнают, как там этот, враждебный, механизм – работает, и над чем именно сейчас этот механизм работает, над чем собирается работать. Это называется «язык».
К чему я это всё? К тому, что армия та же машина. Не зная основ её функционирования – можно палец в редуктор сунуть. Пережуёт зубьями редуктора твой палец – и не заметит. Это не я такой послушный стал, что отпрашиваюсь у ротного, а дошло до меня. А для тех, кто «не догнал» – есть устав. Кто сильно «не догоняет» – есть кулаки сержантов и «старослужащих», что «техникой безопасности» уже «прониклись».
Меня больше не ставили в наряды. Я опять «вольный стрелок». Ползаю где хочу. В основном по «передку», в боевом охранении. Ищу проходы.
Сканирую всеми органами чувств, как старыми, привычными: глазами, ушами, нюхом, логикой. Так и новыми чувствами: чутьём. Чую я опасность, чую эмоции людей, чую опасный металл в земле. Металлы «чуять» я начал ещё в том мире, когда в литейке «варился», а сейчас чую и опасность от них. Так что простой, безвредный уже, осколок от снаряда неразорвавшегося или мины на взводе отличаю заранее. Чем крупнее и опаснее объект, тем дальше. Не сработавшую бомбу, которую и так, глазами, видно – чую за двадцать метров. Мину противопехотную – метр-полтора. Противотанковую – на расстоянии руки – парадокс. Наверное, потому, что она не сработает на меня. И мне не опасна. Веса мне не хватит её активировать.
И ещё я чую взгляды боевого дозора противника. Это похоже на то, как Око Саурона шарило по долине в поисках Феди Сумкина. Такой же невидимый луч враждебного внимания. Одно плохо – не всегда. Надо самому быть спокойным, как вода в пруду, чтобы кругом эмоционального шторма не было. Боя, атаки, например. И чтобы оппонент не умел «отводить взгляд». Сам так делал, когда следил за ряжеными в гаишников убийцами. Увидел, что чуют они взгляд, нервничают. Следил за ними рассеянным взглядом, углом зрения. Такого фокуса я не учую.
Я же пока только учусь. Как ребёнок, что только вчера понял, что телевизор – это не большая светящаяся штука с цветными пятнами, а источник образов. А колыбельная песня матери не набор приятных звуков, а вполне себе имеет смысл. Мой кот так и не смог понять ни телевизора, ни фотографий. Для него они были просто светящимся ящиком и куском бумаги – понюхает, пойдёт дальше. А вот сын фотки, как образы близких стал воспринимать в год, через пару месяцев понял, что телек довольно забавная штука. И имеет смысл и право на его «бесценное» внимание. Так и я, открыв новые формы восприятия, култыхался теперь с ними, как слепой кутёк.
Кстати, по этому поводу я довольно сильно заморочился, пока отдыхал в госпитале. Люди отчаянно боролись за жизнь вокруг, а мне – как с гуся вода. Ни царапины. Даже последствия очередной контузии исчезли, когда я очнулся, пробыв десять суток в каком-то «стазисе».
В компьютерных играх это называется читерство. И баниться. Блокируется аккаунт.
