Последние минут двадцать эти «прожекторы» попеременно, но постоянно «держат на контроле» осыпавшийся угол дома с характерным козырьком. Под этим козырьком как раз окоп боевого охранения. Я сначала воспользовался этим – меньше сканирующего луча – больше мне свободы. Но потом заволновался. Это внимание к нашему бойцу, как раз тому, который мне померещился с мёртвым лицом. И пополз поближе. Пришлось возвращаться. То есть повернуться к дозорным врага, ногами. И это мне ещё больше не понравилось.
И тут запел натянутой струной нерв в копчике. И я учуял их. В маскировочных бесформенных хламинах три клубка «присутствия». Только мимолётно скользнул по ним рассеянным взглядом. А учуют, как дикие звери? Я же чую. И те гаишники в кроссовках с ледяными взглядами убийц – чуяли. Упорно не смотрю на них.
Держу их чувством «присутствия». У всех оно есть. Не развито, но есть. Заходя в тёмную комнату, любой способен почувствовать – есть ли кто в ней, кроме тебя? Способен. Если подавит шум шторма эмоций – страха темноты, неуверенности в себе, страха того, что может, и правда в этой комнате кто-то может быть, кроме тебя. Ведь уже учуял, дальше – страх даёт сигнал, и воображение рисует того, кого реально можно бояться. И всё это не то что фонит – грохочет, как волны об скалы при шторме.
Кроме этого, контролирую направление «внимания» дозорных немцев. Трое неизвестных замирают, и я – восковая фигура. Они крадутся, и я пауком переставляю лапки.
Вязанка ивовых прутиков давно уложена в ближайшую впадину, виброклинок, который с активацией нейросети стал очень «разумным», – в зубах. Как у абрека какого. Клинок теперь сам включает и сам же – отключает режим вибропилы. Не сам, а согласно моему интуитивному желанию, но раньше-то надо было определённое место на рукояти зажимать.
Жалею, что не взял винтовку. Ругаю себя очень нехорошими нецензурными словами. Потому что не успеваю. Ни одной гранаты! Как же я лопухнулся!
А теперь я так близко, что стал ещё дальше – теперь ещё и за собственным звучанием следить. А это ещё медленнее. Как паук в мёде.
Отчаяние охватывает меня – они уже обхватывают пост нашего бойца! Крикнуть? Положат всех! Сонный боец, а не спал бы – давно бы стрельнул, да я безоружный. Из пулемёта, миномётов – положат. Не поверю, что пулемёт сейчас смотрит не туда, куда направлены два невидимых прожектора внимания дозора немцев.
А, плевать! Вскакиваю, прыгаю. Уже пристально смотрю в спину третьего немца, что не участвует в «захвате». Он услышал. Или почувствовал. Начал поворачиваться. Я уже в «форсаже»! От отчаяния, от злости на себя – жизнь бойца повисла на моей совести!
Как саблей рублю немца по шее. Вибро включился за долю секунды до соприкосновения лезвия к немцу. Голова почти отделяется от тела, кровь выстреливает из шеи, как из водяного пистолета. Не знаю почему, но немец успевает нажать на спуск. Автомат его был как раз на полпути меж постом нашего дозорного и мной, но он выстрелил короткой очередью, прежде чем я вырвал оружие из ещё живых рук уже мёртвого немца.
И прыгаю вперёд. Автомат – в левой руке. Длинной коробушкой магазина – мне в лицо. Чтобы его взять, мне надо куда-то подевать нож, развернуть автомат сразу в двух плоскостях, взяться за рукоять, попасть пальцем на спуск – только потом стрелять. Секунда на это. Только секунда. Слишком долго! Отпускаю автомат из руки в свободное падение до земли.
Уворачиваюсь от чего-то летящего в лицо, подныриваю под этот предмет, левой рукой хватаюсь за кладку кирпича, дёргаю, прыгаю, взмываю в тягучий воздух. И только тут до меня доходит – то была граната.
Слышу хрип. Сердце замерло и с огромной силой бухнуло – так хрипят зарезанные люди. Один немец ждёт меня у левого угла, другой – у правого. А я – сверху! Ха! Падаю на одного из немцев, нож молнией пикирует сверху вниз. Пальцы мои, сжимающие рукоять ножа, – проваливаются в рассечённое тело. Противно. Не важно. Не обращаю внимания, подныриваю под автомат «левого» немца, влепляю ему оплеуху кулаком левой руки. Крутнувшись, как кукла, он оседает. Бухает граната за стеной. Огромным усилием воли сдерживаю сам себя и мой, не напившийся кровью, «меч-кладенец». Бью кулаком с зажатой в нём рукоятью в солнечное сплетение немца. Хыкает. Так он ещё и в сознании был! Пробиваю ещё и в печень. В лицо больше не бью. Вспомнил, что ротному немец нужен живой и говорящий. Вот и он. Сам пришёл.
И жизнь нашего парня забрал. Смотрю на бойца-штрафника. А он жив ещё! Нож немцев торчит из груди.
Целую секунду я метался от немца к парню, не зная на что решиться – добить немца или тащить парня? Или выполнить приказ ротного и дать умереть бойцу? Он всё одно не жилец.
Прости, ротный. Но не пошёл бы ты! Со своим немцем!
Уже занёс ногу, чтобы раздавить гортань немцу, как вспомнил историю про гуттаперчевого мальчика. Мой верный нож подсекает ахиллесовы сухожилия немца, ремнём его же автомата завязываю ему руки за спиной через его же автомат. Этому финту научили меня Лёлик и Болик. Финальным движением выщёлкиваю магазин.
Подхватываю тело парня на руки, как подхватывал свою жену, когда носил её через мост на свадьбе. Пока «форсаж» ещё действует – прыжками несусь в тыл. Так же я нёс лётчицу. Неприятные ассоциации. Василёк. Она умерла у меня на руках.
Парень тоже. Я его донёс до медсанбата. На пороге операционной он и испустил дух. Я рухнул на колени. Уткнулся в его лицо. Оно сразу стало именно таким, каким мне примерещилось ещё за ужином.
– Друг твой? – спросила растрепанная медсестра.
– Даже имени не знаю. Но его смерть – моя вина, – ответил я, положил парня на землю, чёрными от крови пальцами провел по лицу, закрывая глаза. Остались полосы. Выдернул нож немецкого разведчика. Сжал в кулаке.
– Это будет ритуальный клинок. Клянусь! Им я выпью не одну жизнь. Твоя кровь смешается с кровью врагов. Ты будешь отомщён! – прорычал я в лицо парню, развернулся и побежал.
Злость жгла меня. Злость на себя.
Бегу обратно. Далеко расположен медсанбат. А ближе – нельзя. Под огнём какое лечение? Пока я бегал туда-сюда и обратно, навстречу целая делегация. Довольный ротный. За ним – группа бойцов тащит носилки с немцем. Ротный улыбается мне:
– Ну ты и живодёр! Чем ты их? Как топором рубил! На живца решил ловить?
Последняя капля – упала. Переполненная чаша пролилась. Бью ротного в эту довольную рожу. Тут же на мне ловчими бульдогами виснут бойцы, отбирают ножи. Отдаю, чтобы не порезать, но сопротивляюсь попыткам меня завалить. Виснут ещё и ещё. Свалили.
– Связать, запереть! – хрипит ротный. Вытирает кровь рукавом, сплёвывает юшку, трясёт головой, как конь в упряжи. – Потом с ним разберусь. Увести!
* * *
– Ну, и что мне с тобой делать? – скрипит ротный.
– Понять и простить, – пожимаю плечами я. – Сам виноват! В людях вроде разбираешься. Зачем спровоцировал? Не видел, в каком я состоянии?
– Не увидел, – кивнул ротный. – А ты чё так взбеленился?
